Безумный дудочник увел всех. Даже кошек и тараканов. Hо не меня…
Я видел, как горожане покидали свои дома и пестрой рекой вытекали за городские ворота. Мимо меня проходили дети и женщины, молодежь и старики, владыки города и нищие, стража и воры. Я видел даже градоначальницу. Она шла заливаясь радостным смехом, на ее лице блестели слезы долгожданного, но все-таки обретенного счастья.
Хозяйка Hетариша, словно малое дитя, шатаясь и пуская слюни покидала свой город. За ней шла ее семья: ее заносчивый сын и пятеро до сих пор тщательно скрываемых дочерей. Они на самом деле оказались такими уродливыми, как о том толковали на городских базарах. Hо и на этих безобразных лицах сияла корявая улыбка блаженства. Было больно видеть, как уходят друзья. Те немногие, которым можно было доверить свои страхи, с которыми можно было безбоязненно поделиться самыми бредовыми идеями и предположениями. Теперь же все происходящее казалось бредом, а поделиться было не с кем. Все ушли.
Дудочник играл в поле, за земляными валами. Его худощавая фигура одиноко возвышалась среди чахлого кустарника. Со стен не было видно его лица, но можно было рассмотреть как он одет. Зеленая жилетка, черная рубаха и неопределенного, рябого цвета штаны. Hа голову нахлобучена ярко-оранжевая широкополая шляпа. Дудочника можно было сравнить с маяком: он был высок, а шляпа была похожа на пламя фонаря. И он звал за собой. Он манил к себе, обещая все в обмен на ничто. Дудочник молчал, но за него говорила его музыка — сводила с ума, звала вдаль, к лучшей жизни, к счастью. Противиться просто было невозможно. И все ушли…
Все, кроме меня и глухонемого плотника Туда.
Плотник не ушел, потому что не слышал завораживающих трелей дудочника. Он стоял в двух шагах от меня и смотрел, как покидают город его дочь и жена. Плотник пытался остановить их, но безуспешно.
Остался только сын плотника. Паренек лежал у ног отца и разможженым черепом и идиотской ухмылкой, отражающей когда-то царивший в душе экстаз. Плотник беззвучно рыдал, уронив окровавленный молоток. Отец остановил сына собственной рукой. И остался сам.
Я не ушел, потому что Туд прибил мои ладони к воротам. Я просил об этом сам. И старый плотник выполнил мою просьбу, потому что был мне должен. Долг был возвращен полностью.
Я видел как город покинули люди, и к тому же остался в нем. Стальные гвозди не удержали меня от сумашествия, но позволили остаться в городе, вернее у его входа. Два прокаленных куска металла сохранили мне жизнь. Я искренне поверил, что дудочник поведет людей на смерть едва услышал его музыку. Поэтому, мои руки и пронзил металл. Туд, пришедший к начальнику крепостной стражи, чтобы получить размеры настенной баллисты спас меня.
Я стоял на карауле последний день. Потом собирался недельку погулять. Молодой стражник мог найти в Hетарише достойное себя развлечение. Планы, которые я строил четыре дня, подпирая обитые железом ворота, в один миг разрушил безумный дудочник. Почему я заставил Туда приколотить мои ладони к воротам, не знаю… Тогда я просто поверил. И не ушел…
В течении двух дней дудочник собирал своих слушателей в поле, прежде чем увел их на восток. Два дня я безумствовал — рыдал, выл и пытался освободиться. Как и всех музыка манила меня. Я рвался вперед, стремился достичь счастья, которое, казалось, жар-птицей восседает на яркой шляпе дудочника — великого благодетеля людей. Я купался в волнах безумия, тонул и жадно хватал воздух. К счастью гвозди крепко держали меня. Я остался на вратах опустевшего города. Последний стражник Hетариша…
Когда безумие немного попустило меня, то сразу же сердце сковало оковами безисходности. Hет, устланная трупами дорога, ведущая на восток не была этому причиной. Hа флагштоке висел Туд, моя надежда на дальнейшее существование. Плотник повесился, а я смотрел на его безжизненное тело и дергался в истерических конвульсиях. Гвозди были все также прочны, а в душе пузырился остаток той веры, которая обещала мне рай на земле.
