Шерлок Холмс долго сидел, склонившись над микроскопом, и когда он, наконец, выпрямился, я прочел в его глазах ликование.
— Это — клей, Ватсон! — сказал он. — Не может быть никакого сомнения, это клей. Только взгляните на эти точки, разбросанные в поле зрения микроскопа.
Я наклонился и вгляделся в объектив.
— Вот эти волоски — не что иное, как нити от пиджака. Вот эта бесформенная серая масса — пыль. Налево вы видите крохотные чешуйки с кожи человеческого тела. А эти коричневые пузырьки в середине, без всякого сомнения, клей.
— Но что же из этого? — сказал я и расхохотался. — Я готов поверить вам на слово, но не понимаю, к чему все это ведет.
>Вот эти волоски, нити от пиджака.
— Как бы то ни было, это весьма и весьма поучительно! — ответил Холмс. — С тех пор, как я изобличил того фальшивомонетчика, если помните, благодаря опилкам цинка и меди, обнаруженным в шве его рукава, Скотланд Ярд[1] стал понимать, наконец, как велико значение микроскопа. Сегодня должен был быть у меня новый клиент, — добавил он, нетерпеливо поглядывая на часы, — но он опоздал. Кстати, скажите, Ватсон, вы в бегах что-нибудь понимаете?
— Еще бы мне не понимать! Бега стоят мне половину пенсии, которую я получаю за свои раны.
— В таком случае, вы будете моим учителем в этой области. А скажите, такое имя, как Роберт Норбертон, что-нибудь говорит вашему уму или сердцу?
— Ну, конечно! — отозвался я. — Он живет в усадьбе Шоском. Я превосходно знаю это место, так как прожил как-то целое лето неподалеку оттуда. Норбертон, кстати, чуть было не очутился однажды в сфере вашей деятельности.
— Каким же это образом? — спросил Холмс, пристально взглянув на меня.
— Это было тогда, когда он так отделал хлыстом знаменитого ростовщика Сэма Брюэра, что чуть не отправил его на тот свет.
— Вот как! Это звучит очень интересно. Часто Норбертон такими делами занимается?
— Этого я не могу вам сказать, но, во всяком случае, у него репутация весьма опасного человека.
Между прочим, он один из самых отважных и бесстрашных наездников Англии. Он также играет на тотализаторе, занимается боксом, атлетикой, большой любитель красивых женщин и, судя по тому, что о нем говорят, он так запутался в долгах, что едва ли ему когда-нибудь вывернуться.
— Замечательное, Ватсон! Краткое, но исчерпывающее описание. Сдается мне, что я знаю этого человека. Не будете ли вы любезны сказать мне что-нибудь про эту самую усадьбу Шоском.
— Я знаю только, что она расположена в середине парка того же названия, и что там находится также знаменитое поле для тренировки беговых лошадей.
— И главного тренировщика зовут Джон Мейсон? — закончил за меня Холмс. — Напрасно вы так изумляетесь моим сведениям, Ватсон, потому что письмо, которое вы видите у меня в руках, я получил именно от этого человека. Давайте вернемся опять к усадьбе Шоском. Кажется, мы набрели на весьма богатую жилу.
— Я слыхал также о знаменитых болонках, которые разводятся в Шоскоме, — продолжал я. — Про них упоминается на каждой собачьей выставке. Это одна из самых лучших пород в Англии, и хозяйка Шоскома чрезвычайно гордится этим.
— Я полагаю, что вы говорите о жене сэра Норбертона?
— Сэр Норбертон никогда не был женат. Он живет у своей сестры — вдовы, лэди Беатрис Фолдер.
— Вы хотите сказать, что она живет у него? — поправил меня Холмс.
— Нет, нет! Усадьба принадлежала ее покойному мужу, Джемсу Фолдеру, и Норбертон не имеет на нее никаких прав. Вдова пользуется доходом с усадьбы лишь пожизненно, а после ее смерти все имущество переходит к брату ее покойного мужа.
— И надо полагать, что ее братец тратит все доходы на себя?
— Приблизительно так оно и есть. Он — сущее исчадье ада, но, тем не менее, мне передавали, что его сестра чрезвычайно предана ему. Однако, я все еще не знаю, почему вас так интересует усадьба Шоском. Что-нибудь неладное там?
— Вот это я и хочу сам выяснить. И мне кажется, что сюда направляется человек, который может нас просветить по этому делу.
Дверь отворилась, и слуга пропустил в комнату высокого, чисто выбритого джентльмена. При одном взгляде на его лицо можно было сразу сказать, что этот человек имеет дело либо с тренировкой лошадей, либо с воспитанием мальчиков. Он поклонился с сознанием своего достоинства и опустился на стул, на который указал ему Холмс.
— Вы получили мое письмо, мистер Холмс?
— Да. Но оно мне ничего не говорит.
— Видите ли, дело слишком щекотливое, чтобы излагать все детали на бумаге. И к тому же, слишком сложное. Во-первых, мистер Холмс, я полагаю, что мой хозяин, сэр Норбертон, с ума сошел. Когда человек совершает один странный поступок или даже два, это можно еще простить. Но когда все его поведение становится странным, тогда поневоле начинаешь задумываться. Я так думаю, что он свихнулся в связи с предстоящим дерби[2] и «Принцем».
— Я предполагаю, что вы говорите об одной из ваших лошадей, не так ли?
— Совершенно верно, мистер Холмс и, добавлю, об одной из лучших в Англии. Поверьте, я знаю толк в таких вещах. Позвольте мне быть откровенным с вами. Я знаю, что вы джентльмен и человек своего слова и то, что я скажу, вам, не выйдет за пределы этой комнаты. Сэр Норбертон
