Стоял прекрасный день, воздух был свеж и прозрачен, небо — безоблачное и яркое (и еще какое яркое!). В такой день все казалось возможным. Даже смерть. Правда на этот день в расписании Эвана Орджелла смерть не была запланирована, но именно к такому исходу он приближался. И ничего нельзя было сделать, чтобы предотвратить это.
Потому что его скафандр был безнадежно испорчен.
Все вокруг него в необычном плантокосмогоническом мире, называемом
Призмой, кишело жизнью. Его визит на эту планету имел своей целью обосноваться здесь для дальнейшей жизни. Теперь становилось похоже, что он останется здесь не для жизни, а для чего-то совсем другого.
Воздух вокруг его лица был полон кислорода, которым он не мог дышать.
Недалеко бурлил ручеек, прохладную воду которого он не мог пить. Вокруг росли леса, наполненные растениями и животными, которых он не мог употребить в пищу.
Его лицо пригревало солнце Призмы. Оно ярко сияло, но грело не сильнее, чем звезды, окружавшие мир Эвана, планету Самстэд. В полдень здешняя температура была определенно благотворной. Он мог дышать воздухом
Призмы, пить здешнюю воду, есть собственные запасы провизии, но, тем не менее, теперь ему предстояло умереть, поскольку его скафандр оказался выведенным из строя.
Так не должно было быть, ибо этот скафандр был особенным даже по уникальным стандартам Самстэда. Он был создан специально для этого визита.
Инженеры и дизайнеры сконструировали его так, чтобы уберечь Эвана от любых опасностей, какие только можно было себе вообразить, для любых мыслимых и немыслимых неожиданностей, которые можно было ожидать от такого мира, как
Призма. Но изобретатели этого скафандра не учли, да и не могли учесть, одного — крайней отчужденности обитателей Призмы, плюс к тому же еще их врожденного коварства.
Эван допускал, что это нельзя было всецело поставить в вину конструкторам. Инженеры, привлеченные к работе по созданию этого костюма делали его, имея в виду миры, жизненные формы которых представляли собой вариации на уже знакомые им темы, жизнь, основой которой являлся атом углерода. Призма не была таким миром. С самого начала жизнь здесь была не такой, как в других мирах, и по мере эволюции эти различия становились все более и более значительными.
Эта эволюция и вывела из строя ею скафандр.
Солнце продолжало опалять его беззащитное тело. Хотя температура за пределами искусственного эпидермиса оставалась приятной, внутри она неумолимо повышалась. Эвана ужасно мучила жажда. Он попытался сдвинуться с места. Сервомеханизм не действовал, и он упал, прямо как и стоял, на спину.
Его левая рука не двигалась совсем. А правая рука начала ужасно болеть, когда он протянул ее к воде. Эта рука была серьезно повреждена, точнее сломана, но он решил, что легче будет достать немного воды рукой, которая еще хоть как-то действовала, чем пытаться включить кран с водой, расположенный в шлеме.
Вскоре, однако, он понял, что, даже дотянувшись, не сможет поднести воду ко рту, этому помешает пуленепробиваемое лицевое стекло. Правая рука еле двигалась, и он решил оставить эту затею. Эта попытка утомила его так же, как утомила и сама Призма с тех самых пор, как он ступил на ее блестящую, вводящую в заблуждение поверхность.
Все казалось таким простым и честным на Самстэде. У него была бесподобная возможность для продвижения по службе внутри компании. Никому и в голову не могло прийти, чтобы он не выполнил задание. У него никогда раньше не было провалов. У кого угодно, только не у Эвана Орджелла.
Методичный, великолепный, проницательный, неукротимый. А также горящий желанием, повелевающий и самонадеянный. Все эти определения как нельзя лучше подходили к нему с самого начала его карьеры. Таким видели рядом с цветоложем каскалариана.
Благодаря этому своему незначительному достижению, он почувствовал небольшую радость, и от этого на душе у него стало немного светлее.
Каскалариан выполнял в этом мире ту же экологическую функцию, что и деревья на Земле и Самстэде. Хотя, строго говоря, его нельзя было назвать деревом. У него не было ни листьев, ни хлорофилла. Состоящий из трех частей ствол достигал в высоту трех метров. От него параллельно земле росли острые шипы. Они обеспечивали охрану прозрачно-зеленоватого ствола, в котором кишела жизнь. Некоторые части этого растения двигались. Это растение напоминало Эвану осыпавшуюся рождественскую елку.
Все части сходились в середине ствола. Это пространство было строго ограничено. Соревнование за жизнь внутри растения было жестоким и велось постоянно, хотя все его части представляли собой замкнутые системы. Велась борьба за еду, точнее, за солнечный свет.
Тонкий прозрачный наружный панцирь растения наподобие линзы усиливал падающий на него солнечный свет. За панцирем виднелись формы, окрашенные в голубой цвет и цвет морской волны. В некоторых местах можно было заметить нездорово выглядящие розовые пятна губчатого вещества. Но таких пятен было немного.
Каскалариан являлся органосиликатной структурой, как и большинство жизненных форм на Призме, ибо этот мир зиждился не на углероде, а на кремнии. Это был мир стекла, красоты и беспорядка.
