Быль
После первой встречи с ветераном МВД Киргизии Абдылдой Исабаевым, которая позволила мне написать быль о Дердеш-мергене, прошло довольно много времени. Правда, мы заранее договорились о новом свидании. Мне нужно было подготовиться к разговору о зиме 1943 года. Тогда Исабаев занимал пост начальника отдела ББ — по борьбе с бандитизмом — в НКВД республики.
Мне требовалось прежде всего побывать в местах, где развивались события. Дикая природа саксауловых лесов, тугаи Кокуйских болот занимали в рассказе Исабаева особое место.
Итак, через несколько месяцев я вновь встретился с ветераном.
И он рассказал…
Встретился я вчера с Кабаргиным. С Василием, моим старым другом, тоже ветераном. Он, как и я, здесь, во Фрунзе, живет. Болен все еще Вася. Тридцать лет… Нет, больше прошло с тех пор, когда мы с ним вдвоем преследовали целую банду…
Вон на бульваре, под старым таким карагачем, — скамеечка. Ее хорошо отсюда, из гостиницы, из номера, видно. Там и повстречались.
— Аманты, тамыр Исабаев, — говорит Вася.
— Здорово, друг, — отвечаю.
Присели на скамеечку. Помолчали.
Мы с ним всегда так — сядем, молчим. А потом мне многие-многие дни не дает покоя история того преследования.
В ноябре сорок третьего года это было.
Я возвращался в столицу республики из Южной Киргизии. Ехал поездом очень долго, помню, суток трое: через Ташкент, Талас… Рана всю дорогу покоя не давала. В бедро меня легко ранили, навылет. В горах мы ликвидировали одну из банд.
Во Фрунзе тогда размещалось много госпиталей. Человек на костылях был в городе не редкость. Однако идти по родной улице самому, опираясь на подпорки, как-то диковато. Поезд пришел поздно вечером, от вокзала до дома, где тогда проживал, всего два квартала по бульвару Дзержинского. Так что добрался я быстро, не встретив никого из знакомых.
Уж редко в каком окне горел свет, бледные уличные фонари скупо бросали желтые пятна на асфальт. Снег не выпадал, хотя и морозило.
Войдя под высокой аркой во двор, я удивился, что окна моей квартиры темны, но во всех комнатах горел свет у моего товарища по работе, старшего оперуполномоченного отдела ББ Макэ Оморова. «Значит, и он вернулся», — подумал я. Попытался припомнить, не приходилось ли на эти дни больших семейных праздников, — вроде нет. Решил зайти на огонек, кстати, и о делах узнать. Мои жена и дочь, поди, у Оморовых; и то, что я ранен, жена на людях примет спокойнее. Оморов жил на этаж ниже нас, на втором.
Подошел к двери, нажал кнопку звонка. Дверь тотчас распахнулась, словно меня ждали, — и на пороге жена Оморова. Лицо заплаканно, одежда в беспорядке. Увидела меня на костылях, заголосила, схватилась за волосы.
— У-би-ли… Макэ убили! — и опустилась на пол, прижалась щекой к косяку. — У-би-ли!
— Как это — убили? — оторопел я. Спросил или не спросил, не помню, но саму мысль — невероятность происшествия — отчетливо осознаю, будто мой друг Оморов, веселый плясун и шутник, бессмертен и гибель его противоестественна. Хотел помочь жене Оморова подняться — не могу. И понять не в состоянии, почему не могу. Никак не соображу — костыли не дают нагнуться.
В глубине коридора вижу свою жену, дочь:
«Вот почему темно в наших окнах…»
Жена смотрит на меня, рот ладонью закрыла — заплакать боится: где уж ей-то плакать, я-то хотя и на костылях, но жив, жив все-таки, а вот Оморова уже похоронили. Тут не горе — беда!
Помогла моя жена подняться вдове.
Спрашивать женщин о чем-либо, понимал, бессмысленно откуда им знать, что случилось со старшим оперуполномоченным от дела ББ.
У меня язык к гортани прирос, слов соболезнования не найду. Да и что сказать? Дело такое, солдатское… Что ж еще скажешь. Идет война. Сколько раз Оморов и я просились в Панфиловскую дивизию. Ведь Иван Васильевич Панфилов, погибший в 41-м году под Москвой, был перед войной военным комиссаром республики. Близкими людьми не довелось с ним быть, а знать друг друга знали. И в числе двадцати восьми панфиловцев, остановивших фашистские танки у разъезда Дубосеково под Москвой, были бойцы многих национальностей. Ведь дивизия формировалась в июле 1941 года в Алма-Ате. Дня не проходило, чтоб газеты не рассказывали о подвигах лучших сынов Казахстана и Киргизии, Узбекистана, Таджикистана, Туркмении…
Только начальство и думать запретило нам о рапортах — занимайтесь, товарищи, своим делом.
А их было достаточно. И достаточно опасных.
Трудно понять чувства командира, который лишился боеспособного, умного бойца. Оморов являлся именно таким. Сколько раз выходил он невредимым из безвыходных, казалось, положений. Сколько раз в схватках с бандитами он проявлял завидную выдержку и смелость. Да, что говорить… Узнав о гибели Макэ, о том, что его уже похоронили со всеми воинскими почестями, я не мог представить себе ситуации, в которой бы Оморов так оплошал…
Я должен был узнать все о происшедшем.
— В наркомат пошел… — сказал я жене, хлопотавшей около вдовы Оморова, и, едва не запутавшись в костылях, стал спускаться по лестнице. Оперативники рассказали мне: погиб в схватке с бандитами не один Оморов, но и участковый уполномоченный Сокульского района Ненахов. Тяжело ранен Коломейцев, председатель колхоза «Камышановка». Узнал я и о том, что Оморов успел много сделать по установлению личности преступников. Ими оказались братья Исмагул и Кадыркул Богомбаевы. Об их отце — Богомбаеве — мы были наслышаны достаточно. В свое время он возглавлял самое крупное в Средней Азии кулацкое восстание. Надо сказать, что происходил Богомбаев из старейшин рода Аргын. После разгрома кулачья предводитель был расстрелян, а двое детей-малолеток воспитывались у дальней родственницы, проживавшей в Сарысуйском районе Джамбулской области, соседней с Таласской областью Киргизии. Братьев Богомбаевых, когда пришел срок, призвали в армию. Но они дезертировали в 1942 году и предались волчьей жизни: скот резали, баранов, лошадей, терроризировали население в округе. Оморов считал, что толкнул их на путь бандитизма невесть откуда появившийся младший брат отца, дядя Абджалбек.