Александр Золотько
Последняя просьба
«Ко мне вернулся дедушка!» – восторженно кричит девочка, прижимаясь к тому самому дедушке. Который, понятное дело, вернулся. Все видели этот плакат, каждый имел такое удовольствие. И рекламный ролик – девочка играет в песочнице с подружками, милая такая девочка, с голубыми глазами и золотистыми кудряшками. Веселая девочка, искренняя и естественная. Вот просто сразу можно «Оскар» давать. Все в девочке хорошо и прекрасно, только время от времени оглядывается девочка на крыльцо дома, а там – пустое кресло-качалка. И небрежно брошенный на ручку кресла плед. Смотрит девочка на кресло, и печалью наполняются ее глаза… «Оскар», с ходу «Оскар», просто хочется смеяться и грустить вслед за девочкой.
И вдруг – милая, посмотри, кто к нам вернулся? Мама – просто копия девочки… или девочка – копия мамы?.. Неважно, важно, что мама тоже достойна «Оскара», тоже очень искренна и естественна. Милая, посмотри, кто вернулся!
Девочка оглядывается – блин, мать твою, вау и все такое, еще «Оскар» за операторскую работу! – голубые глаза вспыхивают совершенно неподдельной радостью. Вот ни хрена не могу себе представить, что там на самом деле показывали девочке, чем размахивали перед ней с той стороны камеры… Ну, не могла пятилетняя девочка вот так сыграть. И уж совсем точно не могла она с таким восторгом смотреть на своего вернувшегося дедушку.
Я знаю.
Дети на оживших мертвяков не могут смотреть с таким восторгом.
И прижиматься к ним – тоже не могут. Я как-то видел такую встречу на самом деле, без камер, софитов и режиссера со сценаристом. Идиоты-родители не предупредили детей о внезапном возвращении деда. Не успели или сами были в шоке – тогда еще мертвяки возвращались не часто…
Я знаю, что их так не принято называть. А как? Некроамериканами? Некроевропейцами и некроафриканцами, мать их так? Некрорусскими и некрокитайцами? Так и «некро» их называть нельзя. Неполиткорректно. А мне насрать на политкорректность. Я могу еще раз повторить – насрать. И раньше было насрать, а тем более – сейчас.
Так я о том мертвяке, что без предупреждения вернулся домой.
Все происходило… неправильно все происходило, это сейчас сценарий уже отработали, да и все ожидают, что вот с минуты на минуту и их родственники вернутся с кладбища, а тогда все это было в диковинку – что участникам, что зрителям… Я был зрителем. Вначале – зрителем.
Машина подъехала к дому – вполне себе приличный домик, не супер-супер, но достойный. Отец, глава семейства, возился с чем-то возле гаража. Он первым заметил гостя.
Мертвяка выпустили из машины… поставили на ноги. И даже подтолкнули в спину – иди, мол, поздоровайся с родственниками. Он и пошел. Медленно так, ногу подтянул, оперся, перенес на нее вес, потянул вторую… С шарканьем, понятно. С хрустом таким сухим, суставы-то работают хреново… Они вообще не должны работать по всем правилам, но ведь работают – сгибаются и разгибаются, вес тела держат. И мертвяк идет. Не должен идти по всем законам биологии, а идет… Не падает, равновесие держит.
Отец семейства, значит, голову от своего рукоделия поднял, глянул на микроавтобус, на людей возле него… на мертвяка глянул, само собой… Мертвяки ведь по старому месту жительства прибывали в том, в чем в гробу лежали. Ну, и в том состоянии, в котором лежали. У туфель подошвы бумажные – отгнили наполовину, но не отрываются, тянутся за туфлями… Костюмчик с застежкой на спине подгнил, рукав оторвался, сполз почти до самой земли, открывая даже не рубашку – рубашка истлела, тело открывает, то, что от тела осталось…
Мужик сдержался. Замер, побледнел, но не запаниковал и не закричал. Просто стоял и смотрел, как мертвяк поравнялся с открытыми воротами, повернулся и вошел во двор. Никакие червяки с мертвяка не падали, из ноздрей не вылезали – это врут. Вонь – да, воняют покойники мерзостно, как им, покойникам, и положено.
Отец семейства, значит, стоит, смотрит, а мертвяк все ближе. И ведь мертвяка не интересуют ни родные, ни близкие, на живых он внимания не обращает, он к дому идет. Ему домой нужно.
Ну, мужик бросился в дом. Не дверь закрыть, а предупредить жену, что, мол, папа ее явился. Пока он жене это объяснял, пока та что-то вопила, из кухни выглянув, пока муж на нее водой брызгал да в чувство приводил, мертвяк спокойно в дом вошел. И в комнату к любимому креслу перед телевизором. А в комнате – дети. Двое, мальчик и девочка.
Я снаружи был, у машины. Поэтому я только крик услышал. Детский крик. Не «Дедушка вернулся!», а вопль ужаса. Все побежали к дому: я, двое из Комитета, полицейский, – все. Соседи вроде на улицу вышли, но я этого сразу не заметил. Я в дом бежал. С ножом в руке. Я его под сиденьем держал, когда мне сказали, что мертвяка повезу. Все ожидал, что они начнут на людей бросаться, как в фильмах ужасов, с криком «Мозг! Мозг!».
Влетаю в комнату – мать пытается успокоить девочку лет семи, а та заходится в крике, вырывается, мать свою лупит по лицу, по рукам, а от мертвяка взгляда отвести не может. У матери уже кровь из разбитой губы течет, отец сына пятилетнего на руках держит, к себе прижимает…
