— Сэр, он мертв.
— Да знаю я, Джексон, — раздраженно ответил я.
Непростительная, но вполне понятная грубость с моей стороны — руки у меня все еще были в крови умершего парнишки. Таких несчастных я за последнее время перевидал слишком много. Стоял ноябрь 1918 года, и я был единственным врачом в походном медпункте близ Ипра — не думаю, что какому-нибудь другому городку в истории человечества выпало на долю столько страданий и мук.
Мне в руку сунули кружку какого-то горячего питья — отличить фронтовой кофе от чая не смог бы никто.
— Спасибо, Джексон. Извините, что на вас сорвался.
— Да ничего, сэр. Чего с теми в углу делать? Они пока тихо лежат, но…
Еле передвигая от усталости ноги, я подошел к пятерым солдатам, укрытым одеялами. Свободных коек больным мы выделить не могли, как бы плохо им ни было, да и надеяться, что спустя пару дней станет полегче, тоже не приходилось. Очередная вспышка эпидемии была в самом разгаре.
Разумеется, мы сталкивались со смертельными болезнями с первых дней войны. (Попав на фронт, я получил свое первое задание — сообщить разъяренному майору, что у него корь.) Но того, что происходило с солдатами сейчас, я объяснить не мог. Примерно с месяц назад с обеих сторон на наш медпункт начали поступать больные, и с каждым днем их становилось все больше.
Все они страдали от необычной инфекции дыхательных путей, которая сопровождалась высокой температурой, ломотой в теле и — чрезвычайно часто — горячечным бредом. Для маленького перегруженного медпункта, где работал всего один немолодой врач, а его единственным помощником был парень, год назад поступивший в ученики к мяснику в Смитфилде, такие пациенты стали настоящим проклятием. Бедолаги.
Прошлым вечером я ввел конкретно этим пяти страдальцам морфий. Как выяснилось теперь, один из них умер, двое все еще были без сознания, трое потихоньку начинали шевелиться — при этом лбы у них были прохладные, а дышали они спокойно и глубоко. Честно говоря, я думал, все будет гораздо хуже — обычно смертность при этом заболевании достигала пятидесяти процентов. Я велел Джексону размочить галеты в кипяченой воде — больше нам нечего было им предложить — и протереть больных губкой. Теперь хоть у них появился шанс выкарабкаться.
Я устало привалился к шесту палатки, потягивая из кружки стремительно остывающий напиток. Вдруг у меня за спиной послышался голос, который я не спутал бы ни с одним другим. Как всегда лаконично и безапелляционно он произнес:
— Ватсон, вы мне нужны.
Ну все, начались галлюцинации, подумал я, не особенно этому удивившись: я уже и не помнил, когда в последний раз ел или спал. Холмс с начала войны занялся какими-то чрезвычайно секретными делами. До меня доходили слухи, что иногда его видели в гостиных влиятельных особ в самых разных странах. Правда это была или нет, неизвестно. Но одно я знал точно — в залитом кровью медпункте на Западном фронте Холмсу делать было определенно нечего.
Тем не менее кто-то все же схватил меня за плечи и принялся яростно трясти:
— Доктор, а ну соберитесь! Вы мне нужны!
К моим губам поднесли красивую серебряную флягу. Я ее решительно оттолкнул:
— Холмс, если я сейчас выпью, то скончаюсь на месте. Ну а насчет того, что я нужен… Я и сам это знаю. По моему глубокому убеждению, нуждаться в таких стариках, как я, не должен никто, но на практике…
Я умолк, потому что меня бесцеремонно развернули и чуть ли не носом ткнули в молодого мужчину в белоснежном халате, со стетоскопом в кармане и большим черным медицинским саквояжем в руке, который уже деловито направлялся к моим больным и раненым. Бросив на меня серьезный взгляд, он кивнул.
— Доктор Остенборо, это Ватсон, — небрежно представил нас друг другу Холмс. — Я так и знал, что вы откажетесь уехать, не оставив замены, а этот юноша очень просил дать ему шанс. Ну что, поехали?
— Остенборо, — с глупым видом повторял я, пока Холмс вежливо, но настойчиво выталкивал меня из палатки. — Он разве не при дворе работал?
— Ага, был одним из личных врачей короля. Теперь-то вы понимаете, насколько все серьезно?
Снаружи нас уже дожидался сержант британской армии. И стоял он, прислонившись к капоту старого французского такси!
— Самая настоящая сволота, — радостно отрекомендовал мне свой автомобиль сержант, — хуже колымаги мне еще видать не доводилось. Но поедет как миленькая, сэр, точно поедет!
— Я добирался до вас самыми необычными способами, — сообщил мне Холмс. — Пришлось взять эту развалюху — других вариантов не было. Забирайтесь внутрь, Ватсон, и прихватите с собой это. — Он протянул мне серебряную флягу. — Все равно, пока не доберемся до канцелярии, поделать ничего не сможем. Нет-нет, сейчас я ничего объяснять не намерен.
Бренди, этот нектар богов, тут же навеял воспоминания о всяких роскошествах жизни, к которым я и в мирное-то время приучен не был.
— А фляга вместе с содержимым тоже из дворца?
— Бренди сделали французские монахи. Последний из русских царей послал несколько бутылок своему английскому кузену. Фляжка — баварская, ее подарил мне принц Макс.
— Значит, у вас в друзьях сам канцлер Германии, да, Холмс?
