Солнце катилось в гору, малогабаритный автобус чихал и конвульсивно дёргался, многоголовая толпа пассажиров угрожающе колыхалась над счастливчиками, что тихо потели на сидячих местах. Ах, июнь, всем надо за город…
Я оказался из условно счастливых, а потому несчастные давили на меня физически и морально, жарко вздыхая над моей низко склонённой головой.
Глаза поднимать я не собирался: смысла-то созерцать полные укоризны лица двух притиснутых ко мне дородных тёток, гружённых сумками, сумочками и сумищами? Телефон разрядился, и развлекался я тем, что уворачивался от качающейся руки, явно тёткам не принадлежащей (раздавили они, что ли, её хозяина?).
Рука была толстая, волосатая, в синеватых разводах татуировки. Пазик трясло, и она норовила заехать мне то в нос, то в глаз.
Татушки на сосискообразных пальцах были здорово размытыми, и я никак не мог понять, что же они изображают? Может, толстяк их сводить пытался? Вот батька мой в розовой юности наколол имя Люся, а потом женился на Вале и давай эти буквы уксусной эссенцией…
Автобус накренился, и татуированная рука поймала меня за голову, впечатывая ухом в стекло!
— Ты чё! — заорал я, вцепляясь в эту, одну, своими двумя. — Козёл одноклеточный!
Ухо моё горело, прямо на ходу распухая в вареник.
Меж тётками втиснулась бритая голова, и, багровея от натуги, уставилась на меня круглыми злыми глазами. Я увидел, как натянулась золотая цепь на мощной шее, и очень явственно осознал, что же было наколото на толстых пальцах случайного попутчика!
Толстяк выдернул руку, раздвинул тёток, оскалился…
Был он на две головы выше меня, каждый кулак — с кочанчик ранней капусты.
«Всё, — обречённо подумал я. — Следующая — конечная, мы выйдем, и он меня заставит „за козла ответить“. И в лесу прикопает».
Мне стало так неожиданно холодно в этот жаркий июньский полдень, что я икнул.
Автобус проявил солидарность и тоже икнул, проседая на задние колёса. На меня повалились обе тётки, сверху их придавил хозяин руки, и я обрадовался, что не доживу до конечной.
Изогнулся из последних сил, пытаясь воззвать к кондукторше…
В лицо дохнуло жаром! Я сам себе не поверил: на нашу заднюю площадку, проломив крышу, втиснулась летающая тарелка. Небольшецкая такая. На одного.
Вокруг тарелки осталось пустое пространство, небольшое, сантиметров в сорок. Видно её охраняло какое-нибудь давильное поле, вроде гравитационного.
— А-к? — только и сумел просипеть я.
Остальные пассажиры сплюснуто промолчали.
Я задыхался, придавленный тётками и толстяком, но глаз от неопознанного объекта, оторвать не мог.
Инопланетная дрянь была больше похожа на мультиварку, чем на тарелку, вместо панели управления наличествовал круглый люк с кнопочками-шариками. Пока я их разглядывал, кнопочки замигали, люк открылся, и из него выглянул синий червеобразный уродец.
— Ура, земляне! — проквакал он. — Играем? Мир или война?
Инопланетянин прямо из груди вытащил белый кубик, который тут же превратился в шарик, и подбросил в трёхпалой руке.
— Кидаю: кубик — мир, шарик — война. Угадываем, земляне! Или вам всем хана вместе с вашей планетой! — Он направил на меня синий палец и изобразил что стреляет.
В автобусе повисло сдавленное недоумение.
Инопланетянин снова подбросил свою игрушку, и она тут же поменяла форму на пирамидку. Он поморщился, потряс рукой, заставляя фигурку вернуться к форме шарика.
— Шулер, — прошипел толстяк.
Я ему сразу поверил: рыбак рыбака…
— Почему мы? — неожиданно тонкими голосами задребезжали тётки.
— Логика протокола! Земляне должны сами сделать свой выбор. Иначе — мгновенная утилизация всех и сейчас без предварительной сортировки! — осклабился синий и обвёл глазами пассажиров. — Тарелка пишет! Голограмму потом к делу пришьют! Кто тут главный?
Он ткнул пальцем в левую тётку:
— Ты человек, ты ближе — ты выбираешь!
— Я не хочу! — затрепыхалась тётка. — Я не умею! Мне не надо!
— Не хочешь — твоё дело, — хмыкнул инопланетянин и щёлкнул пальцами.
Тётка пожелтела, потом позеленела… И вдруг слизью стекла на меня и соседнюю тётку, а с нас — закапала на пол.
Дышать сразу стало легче: слизь запаха не имела, а вес сидящих на мне уменьшился примерно на треть. Однако меня это совсем не обрадовало.
Инопланетянин тем временем ткнул пальцем в другую тётку, которая раньше мостилась на моём правом колене, а теперь усиленно ёрзала, закапываясь между мной и толстым.
— Человек, теперь ты выбираешь! Мир или война?
Несчастная женщина перестала трепыхаться. Желудок мой сдавило от жалости: лицом тётка была просто вылитая тёща, но есть ситуации, когда пожалеешь и маму жены, особенно если сидишь с нею в одной очереди в морг.
Синий уродец нахмурился — кожная складка нависла над круглыми, похожими на шарики от пинг-понга глазами. Его пальцы угрожающе зашевелились.
— А-а! — завыла тётка.
— А-а! — попытался протестовать я.
Нет, я, конечно, трус, но нельзя же вот так, щелчком пальцев, решать судьбу всего человечества? Сначала одна тётка — в желе, потом другая… А потом кто?.. Я?..
— Это же баба! — рявкнул толстяк и замер, испугавшись собственной громкости.
Инопланетянин удивился: глаза его слегка вылезли из орбит.
