Она взяла с собой пластиковый мешочек с цементом, мешочек с хорошим, белым песком и пять кирпичей. А вы знаете, сколько весят пять кирпичей? Больших, сахарных, белых… Не каждый нынешний мужик поднимет. Но она справляется.
Остальное — шпатель, лопаточку и тазик, который на самом деле был не тазик, а плоская жестянка с надписью «сельдь североатлантическая пряного посола», должна была прихватить Августа.
Сельдь — самая мягкая рыба. Потому что в ней два мягких знака, ну, вы понимаете.
Сумки оттягивали обе руки, но правую сильнее, и оттого она припадала на симметричную ногу. Даже когда сумок в руках не было, она так и передвигалась — чуть скособоченно.
Ещё предстояло заехать на рынок, в хозяйственный ряд, и купить чёрную краску и растворитель. А шкурку должна была взять Августа. Если разбавлять как следует — хорошо ложится. Особенно там, где ограда сварена из рифлёных железных прутьев — иначе, без растворителя, там и не закрасишь. Только краску изведёшь.
Ещё она засунула в сумку веник. Он торчал оттуда, как букет. А список адресов должна была взять Августа.
Августа вела все записи, ведала географией и бухгалтерией. Потому что она дотошная. И всю тонкую работу, требующую тщания и творческого подхода, тоже делала Августа. Обновляла надписи, например. А она, Ленка, производила первичную обработку. Лопату в руки — и вперёд. …Августа уже ждала у южного входа. Солнце начинало потихоньку припекать, и на затылке у напарницы громоздилась бесформенная панама, отчего скрытое в тени лицо казалось загадочным и измождённым. В руке у неё пламенел реквизитный букет — не веник, самый настоящий букет, который клали на подотчётные надгробья, прежде чем сфотографировать результат работы.
— Ну что же ты, — произнесла она укоризненно.
— Краску искала, — говорит Ленка. — Ты же нитру просила. А там сплошь масло…
Она опустила сумки на землю и перевела дух.
Августа нетерпеливо переступила с ноги на ногу.
— Пойдём, а то придётся носиться по аллеям в самую жару.
— Воду… — говорит Ленка, — водички бы набрать…
— Напротив четырнадцатого участка есть колонка.
— Ладно, — Ленка подгибает колени, подхватывает сумки и с натугой выпрямляется.
— Кто у нас сегодня?
— Гершензон. Четырнадцатый.
— Ну, пошли.
Они бредут по раскалённым аллеям, мимо сторожихи, которая дружески кивает им, увидев знакомые лица.
— Много же у вас родственников, — сочувственно говорит сторожиха.
— Да уж, — соглашается Августа.
Сторожихе они по барабану, она живёт с другого, но рано или поздно вполне можно напороться на конкурентов.
У колонки Ленка останавливается, чтобы набрать воды в пластиковые бутыли и заодно побрызгать себе за шиворот. Над раскалёнными плитами могил, над гранитом лопарская кровь и чёрным лабрадором плывёт марево.
— Ну где он, твой Гершензон Четырнадцатый? — устало спрашивает Ленка. — Долго ещё?
— Это у южной стены, — говорит Августа, вглядываясь в аккуратно вычерченный план, — пятая линия.
— Ох, не люблю я этот участок, — говорит Ленка, — безлюдный он какой-то…
— Зато тихо, — возражает аутичная Августа. — Тихо, спокойно…
— Там пролом, в южной стене. И если через него полезут насильники, никто даже и не почешется…
— Да кто на нас польстится? Ты только посмотри — мы же хуже попрошаек кладбищенских… морды в пыли, одежда в краске… в чёрной… Ты лучше смотри внимательней. Это где-то здесь.
Этот участок особенно заросший и запущенный. Над ним витает кладбищенский дух запустения, материализуясь в сухом бурьяне и расползшемся колючем шиповнике.
— Ага, — говорит Ленка, — вот и он. Гершензон Моисей Самуилович. Девяносто восьмой — восемьдесят восьмой.
— Михаил Семёнович, — уточняет Августа, сверяясь с гроссбухом.
— А даты?
— Даты те. Крепкий был старик. Но меня смущает имя.
— Августа, — говорит Ленка, — обычное дело. Веяние времени. Не он первый.
— Да, но они же ясно написали…
— Они впали в маразм и забыли, как его звали на самом деле. Ты чего хочешь?
Четырнадцатый участок. Пятая линия. Всё путём. Доставай секатор. Будем прорубаться. …Прореженный шиповник постепенно приобретает пристойные очертания. Ветки Ленка сносит на кучку в углу могилы. На руках у неё шерстяные варежки. Августа, присев на корточки, обновляет надпись колонковой кисточкой.
— Ты прочла «Улисса»? — спрашивает она не оборачиваясь.
— Нет ещё, — виновато говорит Ленка.
На самом деле она честно пыталась, но осилила два первых абзаца. Но ей неудобно признаваться в этом перед Августой.
— Это великая вещь, — говорит Августа. — Великая. И великолепно структурирована.
Столько аллюзий…
— Ага, — Ленка нагибается за очередной охапкой. — Я обязательно.
«Улисса» обсудить не получается, но Августа гнёт своё, потому что обстановка располагает к задушевной беседе о высоком:
— Давно хотела тебя спросить, Лена, каббала — это что такое?
— Мистическое учение, — отвечает Ленка.
— Без тебя знаю. Но что оно может? Конкретно?
Ленке очень хочется проявить себя с лучшей стороны, но понятия о мистике у неё весьма смутные.
— Ничего она не может, — говорит она наконец, — она это… дополнительная инструкция по чтению других священных книг, вот в этом роде. Потому что евреи, они, знаешь ли, такие начётчики…
