ГЛАВА 1.0 КАМЕННЫЕ СТОЛБЫ
Ртутное солнце, приближаясь к зениту, беспощадно слепило глаза и укорачивало долгие тени на вылизанном ветрами зеркале застывшего озера. Тени отбрасывали высоченные каменные столбы, вмёрзшие в лёд. Они, как слепоглазые античные статуи, провожали пустыми взглядами снегоход с одного берега озера на другой. Строго параллельные линии теней будто бы обозначали полосами пешеходный переход по ту сторону.
Двигатель снегохода заглох на полпути.
— Ты чего удумал, Ерофеич? — встревожился седок.
— Перекур, — объявил сидевший за рулём чалдон.
— Не курю.
— Я тожить, да только засиделись мы с тобой, долгой дорогой едучи, намёрзлись. Давай-ка ножками потопаем, согреемся, воздухом подышим. Он у нас в горной тайге целебней, чем на курорте заморском. И места тута живописные. Залюбуешься так-то вот на природу глядючи.
В полдень — тишина, ни ветерка. Только журчит вода подо льдом в скрытых промоинах, где бьют тёплые ключи, и бесшумно растворяется в морозном воздухе лёгкий парок в местах, где в озеро с берегов сочатся ручейки с ещё не остывшими термальными водами с запахом серы. Точнее, запашок от них сероводородный, как бы тухлыми яйцами отдает.
На том берегу таёжного озера — заснеженная гора с острой голой каменной маковкой, похожей на чёрный кончик хвоста белого горностая. Студеные ветра начисто сдувают снег с голого камня на вершине, оттого и пик горы чёрный. Остальное — белым-бело на снежных склонах, обрамлённых у подножия малахитовой хвоей бескрайней тайги. Чуть отливает голубизной разлапистый кедровник, а на остальном пространстве до самого горизонта со всех четырёх концов света безмолвно и величаво царствуют столетние тёмно-зелёные ели и чёрные скелеты лиственниц, которые зазеленеют только по весне. И будут царствовать ещё долгие века до новой геологической катастрофы, которая изменит ландшафт. В заболоченной тайге лесные пожары случаются редко, а лесорубам путь сюда заказан болотной топью, предательской даже зимой в самые лютые морозы.
1.1
— Вот по этим каменным столбам во льду всегда и ехай по своим делам, паря, коли тебе захочется в райцентр смотаться. В кабаке покутить или к красным девкам в бордель со скуки наведаться. — Ерофеич сбил намёрзшие на ветру бусинки-слезинки с рыжих век. — По зеркальному льду ехай, где снег ветром начисто сдуло. На сугробы, то ись полыньи припорошенные, поглядывай с опаской и объезжай их, а то мырнёшь, что та нерпа в прорубь. Тута как по минному полю езда получается.
— Никуда я отсюда носа не высуну до самой весны, мужик. Назад мне пути нет. У маосталинистов длинные руки, и сюда дотянутся, если засвечусь. Мне один путь — на юг к горным перевалам, когда они откроются к лету. Маосталинисты уже мегамагистраль от Калининграда и Мурманска мимо Москвы до Тюмени дотянули. Это ж четыре желдордвухпутки плюс двенадцать полос автобанов с твёрдым покрытием. А от Владивостока эту «магистраль века» уже до Хабаровска они довели. Ещё полгода — и прощай независимость Восточной Сибири, если за БАМ примутся. И тогда на одних грузоперевозках огромную страну прокормят. А ещё и Севморпуть у них в лапах. Вообще озолотятся за счёт грузов из Китая.
— А и то хорошо, что никуда без меня не выедешь. Сиди тута, так безопасней. Етагыр — место гиблое, неверное. Всё течёт, всё меняется. Кажидный год проталины на льду в новых местах образуются, всех ловушек и не предугадаешь. Ключи и родники по горным отрогам то в одном месте пересохнут, в другом вдруг тёплая вода из-под земли забьёт фонтанчиком. Это всё проделки ихнего беса Етагыра, тунгусы говорят.
— А что это за каменные утёсы такие странные?
— Тутошние врут, что все двенадцать столбов во льду — это дюжина заклятых злодеев, каких тунгусские духи на муки вечные сюда поставили. Все рядком друг к дружке, а посерёдке между ними место для тринадцатого оставлено, чтобы чёртова дюжина сложилась. Для самого злостного злодея, каких только земля носила.
— Не для тебя ли, мужик?
— Я ж не Сталин тебе какой, или Берия, чтоб меня каменным памятником посредь озера ставить, — обиделся Ерофеич. — Я за свободу, против тиранства и насильства. Нонешние власти либерастные сибирские уважаю и даже люблю. Они своевольничать никому не препятствуют, коли ихнего добра не ухватишь.
— За что ж они тебя не любят?
— А кто богу не грешен и царю не виноват? — вздохнул Ерофеич.
Рыжий лисий малахай на его голове сливался с рыжей бородой, рыжими бровями и красноватыми ресницами. А конопатое лицо покрывала сеточка рыжих веснушек, как коричневые крапинки — яйцо куропатки.
— Нет, ты скажи прямо, чем властям не угодил.
— И сам не пойму. Я так-то ведь простой грешник из плоти, костей и крови. Ну а если и злодей, то оченно мелкий, какого и в увеличилку с небёс не разглядишь. Потому-то до сих пор и не споймали меня компетентные органы.
— Где ты когда-то служил, кстати, — сказал седок, отворачиваясь от Ерофеича за малой нуждой. — Рад, что тебя свои же менты за срамной уд пока что не схватили?
Ерофеич в ответ только поморщился, как от резкого порыва ветра, хотя неподвижный воздух по-прежнему только лишь тонко позванивал от мороза, но уже не обжигал лица ветерком, как ранним утром.
