Снова тот же звук. Слабый, высокий, жалобный — и все же отчетливо слышный даже на фоне ритмичного топота и шарканья танцующих ног, доносящихся из открытых окон Клуба. Казалось, этот тонкий звук был порожден страданием и болью. Так оно и было на самом деле.
Брасид коротко срыгнул. Он выпил слишком много вина и сам это понимал.
Именно поэтому он и вышел на улицу — чтобы освежить голову и, как надеялся, избавиться от легких, но все чаще подкатывающих волн тошноты. Ночной воздух был прохладным, но не слишком, даже для его обнаженного тела, и ему, действительно, стало полегче. Но и теперь Брасид не хотел спешить с возвращением в Клуб.
Он обернулся к Ахрону:
— Мы можем просто понаблюдать за ними.
— Нет, — отозвался его спутник. — Нет. Я так не хочу. Это как-то… грязно… — Он на мгновение задумался, а потом торжествующе произнес то самое слово, которое казалось ему наиболее подходящим: — Непристойно.
— Вовсе нет. Это… естественно.
Вино развязало ему язык — иначе Брасид никогда бы не стал болтать так непринужденно, особенно с тем, кто был, в конечном счете, всего лишь илотом.1
— Это мы ведем себя непристойно, потому что поступаем вопреки природе. Неужели ты сам этого не видишь?
— Нет, не вижу! — отрезал Ахрон. В его голосе звучала обида. — И не хочу видеть. Хвала Зевсу и его жрецам, что нам не приходится проходить через все, что уготовано этому грубому животному.
— Это всего лишь мусорщик.
— Но он — чувствующее, живое существо.
— И что из того? Я все равно собираюсь посмотреть.
Чуть пошатываясь, Брасид пошел туда, откуда доносился слабый звук, а Ахрон мрачно поплелся следом. Это и в самом деле был мусорщик, который ворочался в самом центре площадки, залитой желтым светом фонаря. Мусорщик — или мусорщики… Если бы кто-то из молодых людей слышал о сиамских близнецах, он бы сразу вспомнил о них в этот момент — казалось, что пара сиамских близнецов барахтается в центре светового круга. Однако сравнение было не совсем точным, поскольку один из «близнецов» был едва ли не вдвое меньше другого.
Даже в иных обстоятельствах трудно было назвать мусорщиков симпатичными созданиями, хотя они были устроены весьма функционально. Четыре ноги, бочкообразное туловище. Один конец, казалось, целиком занимала ненасытная пасть, с другой торчали половые и выводящие органы. Эти животные выглядели отталкивающе, но были полезны. Поэтому с незапамятных времен люди позволяли им бродить по улицам городов.
За городом, на холмах и равнинах, а также в лесу обитали их более крупные родственники — не только несимпатичные, но и весьма опасные. Но городские бродяги привыкли ко вкусу отбросов и питались только ими.
— Какая… грязь, — пробормотал Ахрон.
— Не грязнее, чем были бы улицы, если бы эти животные не производили себе подобных.
— Не было бы нужды в бесконечном размножении этих тварей, если бы всякие грубияны-гоплиты2 не развлекались, метая в них дротики. Ты знаешь, о чем я говорю, Брасид. Я всего лишь… просто кое-кто из нас не любит, когда ему напоминают о происхождении. Как бы тебе понравилось, если тоже пришлось бы почковаться и вырывать из себя собственного сына?
— Мне бы не понравилось. Но нам это не грозит, так зачем беспокоиться о пустяках?
— Я не беспокоюсь, — Ахрон, хрупкий, белокурый, с молочной кожей, решительно и с вызовом смотрел в лицо своему смуглому, мускулистому другу. — Но я действительно не понимаю, почему мы должны наблюдать это отвратительное зрелище.
— Тебя никто не заставляет.
Крупный мусорщик — родитель — наконец-то сумел подпихнуть короткую заднюю лапу под брюхо. Внезапно он с воплем лягнул воздух, и маленький зверь ответил столь же пронзительным визгом. Теперь они окончательно разделились и стояли, покачиваясь, на булыжной мостовой, словно пародируя человеческий танец. Теперь это были два самостоятельных существа. На шершавых пятнистых боках висели обрывки блестящей сырой плоти — рана, зловоние которой говорило о привычном рационе этих жалких пожирателей мусора. Вонь оставалась в воздухе даже после того, как животные, которые быстро приходили в себя после мучительного разделения, поспешили прочь, удалившись в противоположных направлениях.
Это была обычная картина появления потомства на Спарте.
Это была обычная картина появления потомства на Спарте. Но во всей Вселенной разум способствует нарушению правил.
Ахрон взглянул на наручные часы. Само наличие этого прибора на запястье, не говоря об украшавшем их орнаменте, выделяли из числа обычных илотов. Ахрона занимал такое же положение, как военные среди спартиатов.3
— Мне пора идти, — заметил он. — В полночь я заступаю на дежурство в яслях.
— Надеюсь, смена пеленок и кормление из бутылочки доставит тебе удовольствие.
— Но мне это действительно нравится, Брасид. Ты ведь сам знаешь, — в голосе юноши зазвучали воркующие нотки. — Я всегда чувствую, что один или два из них могут быть… твоими. В новом поколении есть парочка ребят с твоими глазами, с твоим носом.
Брасид демонстративно ощупал лицо крупной пятерней.
— Невозможно. Они здесь, на месте.
— Но ты ведь понимаешь, о чем я говорю!
— Почему бы тебе не заняться поисками собственных отпрысков, Ахрон?
