Боже мой! Как же ты без меня жить будешь? — то и дело спрашивала мать, и полное доброе лицо ее становилось скорбным и озабоченным.
Это уже надоело слушать.
— Живут же другие, мама! — отмахнулась Галя, укладывая в чемодан свои платья и вполголоса напевая.
Но Галя храбрилась. Она не рассчитывала остаться в Киеве, однако была почему-то уверена, что получит назначение куда-нибудь недалеко от города, ну, скажем, в Святошино или Дарницу. И вдруг — Закарпатье! Этот край казался ей очень далеким, чужим, чуть ли не заграницей.
Зося и Клава, Галины подруги по техникуму, получившие назначение в Конотоп, были другого мнения. Вечером на вокзале они с завистью посматривали на нее.
— Ой, Галька, какая ты счастливая! — восклицала Зося. — Сколько нового увидишь, интересного! Просто ужас!
— Не то, что мы, — уныло поддерживала ее Клава.
А Гале было страшно и грустно. Она жалобно упрашивала подруг:
— Так вы пишите, девочки...
— Обязательно! — заверяла энергичная Зося. — И ты нам.
Паровоз дал свисток. Мать всхлипнула, поцеловала Галю в лоб.
— Береги себя. Смотри за вещами в дороге. Не простудись на сквозняке. Не отстань где-нибудь от поезда. Умоляю тебя...
Это уж было слишком! «Смотри за вещами... Не отстань от поезда...» Неужели до сих пор мать считает ее такой беспомощной? Ей ведь уже восемнадцать! И Галя смущенно оглянулась кругом, а потом с независимым видом вошла в вагон.
Всю дорогу она была молчалива и печальна. Что ждет ее впереди? Она старалась представить новое место, школу, работу, но все это было расплывчатым, словно в тумане. Только одно почему-то представлялось ясно: вот она входит в класс, делает строгое лицо и говорит: «Здравствуйте, дети!» Парты пахнут свежей краской, в широкие окна врывается солнце, глаза учеников полны любопытства. И все это будет через несколько дней.
* * *
«Хорошо бы, например, устроиться здесь», — решила она про себя, приехав в Хуст и шагая мимо каменных чистеньких домиков, утопающих в зелени. Домики стояли за железными оградами, окна закрывались деревянными ребристыми шторами. Брусчатые мостовые были чисто выметены, и весь городок выглядел очень уютным, тихим и солнечным.
Но в окроно Гале сказали, что мест в городских школах нет и что ей придется работать в селе Вышко-ве и даже не в селе, а на выселках, как в этих местах называют хутора.
— Вы поедете в школу, единственную в своем роде. Таких не осталось, пожалуй, во всем Закарпатье. Работать будет трудно, очень трудно, но надо же там кому-то работать?
— Да, — тихо проговорила Галя. — Ну что ж... — И тут же спросила с надеждой: — А может быть, найдется что-нибудь в городе?
— Нет, в городе все места заняты. Не впадайте в уныние и смело поезжайте на выселки.
Заведующий окроно, коренной закарпатец, произносил слова слишком правильно, как иностранец.
От Хуста до Вышкова было тридцать километров. Этот путь Галя совершила в маленьком юрком автобусе, каких уже давно не увидишь на киевских улицах. Неподалеку от села перед полосатым шлагбаумом автобус остановили два пограничника. Они проверили у пассажиров документы, подозрительно всматриваясь в лица. Впереди начиналась пограничная зона.
«Куда я попала?» — с тоской подумала Галя.
В сельсовете учительнице дали подводу. После полудня она выехала на хутора. Ехала длинной прямой улицей, рассеянно оглядывая побеленные хаты и деревянные заборы. На воротах одного из домов висела выструганная доска, и на ней красной краской был написан лозунг: «Праця — це золото!» Галя грустно улыбнулась. Кажется, и впрямь попала неведомо куда. Около почты она остановилась: «Надо бы дать телеграмму матери. Но о чем сейчас сообщить? О том, что получила назначение на какие-то выселки и чувствую себя прекрасно? Потом, потом...»
За околицей начинались поля, простиравшиеся до подножия гор. В стороне от дороги стрекотал движок: на току молотили пшеницу. Неподалеку девушки дергали коноплю, источающую резкий пряный запах. Затем пошла кукуруза высотой в человеческий рост. У самых гор зеленели луга. Горы становились все выше и отчетливее, в безоблачном небе с криком проносились стрижи, у самого солнца звонко лепестил жаворонок.
Но вот дорога вползла в ущелье, и сразу стало как-то тише, теснее и сумрачнее. Галя никогда не видела гор, но почему-то представляла их скалистыми, лишенными всякой растительности. Карпаты же поразили ее кудрявой зеленью лесов, из окна вагона они казались очень красивыми и приветливыми. А сейчас, вблизи, эта лесная зелень обратилась в прохладные сумрачные чащобы, от которых становилось жутко.
Галя соскочила с повозки и пошла пешком. На высоких каблуках ступать было неудобно, ноги подвертывались на острых камешках, и девушка быстро устала. Возница то и дело оборачивался и поглядывал на учительницу. Ему, видимо, хотелось поговорить с нею, но Галя, хмурая и озабоченная, шагала молча, погруженная в свои мысли.
За поворотом дороги он все-таки сказал, показывая куда-то вверх:
— Вон и школа, бачите?
— Где? — встрепенулась Галя.
— А во-он, на пригорке.
На пригорке, под сенью двух яблонь, стояла обыкновенная маленькая хатка с остроконечной драночной крышей.
