Бенруд почувствовал удовлетворение, позвонив Хорнеру и пригласив его зайти выпить рюмочку и для небольшого делового разговора.
С минуту он стоял, не убирая руки с телефона, невысокий человек, который никогда не был толстым, а теперь приближающаяся смерть и вовсе иссушила его тело. Дыхание застревало у него в горле, но почему-то, может быть, из-за возбуждения, боль стихла. Он чувствовал ее только во время разговора, когда замолкал, и поэтому старался говорить как можно меньше.
Вот если бы только он мог спать по ночам! Сама по себе работа легких мешала ему спать в такой же мере, как и кашель, и он едва мог припомнить день, когда бы утомление не вызывало в его голове ощущения тяжести. В таком состоянии он находился не так долго, всего несколько месяцев, но память о прежних годах, годах здоровья, уже затуманивалась.
В доме была тишина. Мойра с детьми уехала навестить мать за сотню миль. Это была инициатива Бенруда: он объяснил, что у него много работы и он будет плохой компанией, пока ее не закончит.
— Ты не должен так утруждать себя, — сказала Мойра. При свете лампы были заметны легкие морщинки вокруг глаз, почти единственный признак, что ей уже сорок. — Ты неважно себя чувствуешь.
— Я говорил тебе и повторяю, — ответил Бенруд, — это все проклятая аллергия, и, пока не определят, что ее вызывает, я должен с ней мириться. А ты знаешь, что я практикуюсь кашлять по всей музыкальной гамме? Лучше всего у меня получается в «ля диез», но и все остальные ноты хорошо идут, так что я подумываю отправиться на концертные гастроли.
Она улыбнулась, все еще обеспокоенная, но уже несколько утешенная им и своими ничтожными познаниями в медицине.
— Только, пожалуйста, определяй поскорее, — сказала она, — потому что уж очень тоскливо одной по ночам.
— Мне тоже, — сказал он. Он перебрался в свободную спальню, как только узнал диагноз. Отчасти для того, чтобы не мешать своим кашлем ей спать, как он ей объяснил, а отчасти, чтобы она не видела кровь, которая стала появляться при кашле.
— Я все-таки думаю, что это связано с лабораторией, — сказала она, — все эти вещества, с которыми ты имеешь дело.
Он пожал плечами, потому что уже заявил, что анализы органических веществ, с которыми он ежедневно работал, на возможный аллерген дали отрицательный результат. Что было бы правдой, если бы эти анализы были действительно сделаны. На самом же деле он не потрудился их сдать, потому что к тому времени он уже знал, в чем дело.
Она подалась вперед в кресле и дотронулась до его руки. Свет вспыхнул в ее волосах цвета красного дерева. Сегодня вечером ее глаза были почти зелеными.
— Но по крайней мере отпуск ты мог бы взять? — спросила она. — Джим поймет. Он сможет управиться один, пока тебя не будет, и, если тебе станет лучше, это докажет… — Она уловила его скрытое недовольство и остановилась. — Во всяком случае, отдых пойдет тебе на пользу. Джим, когда я видела его последний раз, сам настаивал, чтобы я уговорила тебя уехать.
— Милый старина Джим Хорнер, — пробормотал Бенруд.
— Послушай, почему нам не оставить детей у мамы и не уехать? Она поймет. Мы вдвоем. Может быть, опять туда, в то маленькое местечко в Мексике. Вряд ли оно сильно изменилось, дорогой, даже за… восемнадцать лет, и…
— Прекрасная идея! — Если бы у него были силы проявить энтузиазм! — Да, я хочу отдохнуть. Конечно. Но я должен сначала разобраться с этим делом, иначе все время буду об этом думать.
Она понимающе кивнула, хорошо узнав его за то время, что они были вместе.
— Поэтому я и хочу, чтобы ты сейчас уехала, дала мне возможность все привести в порядок. Как только с этим будет покончено, конечно же, у меня будет долгий отдых.
— Ты позвонишь мне сразу же, как закончишь, обещаешь?
— У-гу.
И она уехала.
Бенруд еще некоторое время нерешительно стоял у телефона. То было единственное обещание, которое ему хотелось бы сдержать. Это была бы небольшая уступка своей слабости, позвонить, сказать: «Я люблю тебя», — и опять повесить трубку. Но нет, это было не в его характере.
Нож Хорнера лежал около телефона. Бенруд тронул ногтем широкое, острое лезвие. Хорошая шведская работа прошлого столетия. Такие ножи теперь трудно найти.
Джим Хорнер всегда любил себя побаловать.
Бенруд осознал, что делает попытку вздохнуть, но вздох затерялся где-то в хрипах его распадающихся легких. Он отошел от столика около кушетки и медленно пересек комнату мимо книжных стеллажей к бару с напитками. Они с Джимом установили маленький современный холодильник внутри дубового шкафчика викторианской эпохи пять лет назад, чтобы не нужно было ходить за льдом и холодной содовой на кухню. Бенруд помнил крупные руки Хорнера, державшие стакан с напитком, — и шутливое замечание, брошенное проходившей мимо Мойре. Когда он изменился? Да и менялся ли? Бенруд не был уверен, зная за собой приступы ярости, случавшиеся время от времени, как это бывает со всеми. А ведь он был спокойным, книжным человеком. Так что, может быть Хорнер, амбициозный сверх всякой меры, всегда был себе на уме.
Бенруд наполнил два стакана льдом, плеснул виски и поставил один на подсобный столик около кресла Мойры для Хорнера. Другой держал в руке. «По крайней мере, у нас обоих одинаковый вкус в напитках, — подумал он. — Но почему по крайней мере? Мы работали с одним и тем же металлом, и смеялись одним и тем же шуткам, и дело у нас общее, и, как я подозреваю, продолжаем любить одну и ту же женщину».
