Ломаченкова Наталья Михайловна
Переиграть время
Бьёт наотмашь судьба — то полёт к небесам, то падение.
И вчерашней великой державы затоптанный флаг…
Мы научены ждать, и почти научились терпению,
Лишь важнейший урок всё равно не усвоим никак.
Я долги тебе, гордая Родина, выплатил полностью.
Кто был прав, кто неправ — этот спор пусть рассудят века.
Только, всё же, война — это сделка и с честью, и с совестью,
И цена за неё, как всегда, чересчур высока.
Всё закончилось, вроде бы; небо лазурью окрашено
И не пахнет огнём, и не слышно, как рвётся свинец.
И, казалось бы, можно не думать, что где-то за пашнями
Этой радости жить очень скоро наступит конец.
Позабыть невозможно, ведь совесть не терпит сомнения.
И судья, и палач — оправданья для трусов, стыдись!
На восток, на восток — имей силы исполнить решение.
Выше принципов долг — это право на мирную жизнь.
Как же трудно бывает признать и смириться, и выстоять,
Выше гордости снова поставить чужую мораль.
И в звенящей от гнева тиши, эхом первого выстрела,
Первым в ножны без страха вложить обнажённую сталь.
Первым — видя вокруг лишь презрение и ненависть.
Слишком больно — а рядом со мной не друзья, не враги.
Нам бы годы нужны… Но, прошу вас, поймите — нет времени.
Каждой ночью я слышу всё громче ушедших шаги…
Я хотел стать вам другом — и только. Ну что же, не верите?
Я хотел всё исправить — простите. Ведь это не грех.
Я устал себя чувствовать волком и загнанным зверем…
Искупил? Ещё нет? Значит снова — один против всех.
Мне всё снится тот сон… Ну так сбудется, стало быть.
Взрыв — и в пламени рвётся на клочья витая стезя.
Я пытался, поверьте. А много ли, мало ли…
Вы лишь детям скажите, прошу, — ненавидеть нельзя.
— Профессор? — плечом прижимаю к уху трубку мобильного телефона, лихорадочно пытаясь засунуть в сумку все ручки, карандаши, кусочки бумаги и тому подобное, которые в творческом беспорядке валяются на широком столе архива. — Профессор, ну же, отвечайте!!
Рудов, как всегда, в самый нужный момент занят чем-то из ряда вон выходящим, что никак не позволяет ему отвлечься на раздражённо пищащий сигнал вызова. Искренне надеюсь, что у него сейчас нет лекции, иначе мне до него не дозвониться ещё не менее трёх часов. Профессор, бывает, чересчур увлекается в рассказах…
Свободной рукой собрать в кучку все бесценные фолианты, которые мне удалось выпросить пролистать у строгой охраны. И то — лишь под личное поручительство Рудова. К счастью, мэтр довольно частый посетитель в архивах такого уровня, поэтому ему доверяют даже материалы под печально известным грифом «секретно». Например — краткие записки из анналов НКВД.
Одну из которых я как раз держу в руке.
— Ольга? — голос профессора наконец пробился из динамика, заставив меня вздрогнуть от неожиданости. — У меня идёт конференция. Что случилось?
— Я её нашла.
Короткая пауза, за которой следует сдавленно-невнятное восклицание, и интонации Рудова мгновенно меняются с раздражённых на воодушевлённые.
— Я подберу тебя у архива. Через… двадцать минут.
Мысленно фыркаю. Не могла ожидать ничего иного. Когда профессор нападает на след, лучше никому не становиться ему поперёк дороги, или всё может закончиться весьма печально. Для обеих сторон.
— А как же конференция? — лёгкая подначка.
В трубке раздаётся что-то, очень похожее на "к чёрту их", и связь прерывается. Со вздохом сожаления убираю телефон и вторично засовываю все бумаги в сумку. На этот раз расправив все уголки и даже умудрившись не помять их заново. Теперь — снять копии, ибо из архива ничего нельзя выносить, и можно продвигаться к выходу.
Нельзя сказать, что я собой не гордилась. Гордилась, да ещё как! Потому что теперь великий эксперимент Рудова, которому профессор посвятил половину жизни и два моих года, наконец-то сможет выйти на финишную прямую.
Профессорский автомобиль останавливается, взвизгнув тормозами, и я с некоторой опаской забираюсь внутрь. Надсадное рычание двигателей, мы сворачиваем на главную улицу, резво обгоняя попутные машины. Мысленно радуюсь, что ехать недалеко и даже есть шанс добраться относительно живыми.
— Может чуть сбавьте скорость, а? Как бы не сбить кого.
— К чёрту, — теперь уже вполне отчётливо повторил Рудов, коротко взглянув на меня. — Ну, Оля, не томи! Есть там этот немец?
— Полная сводка, — довольно откидываюсь на спинку кресла. — Когда родился, где воевал, когда прибыл в Россию, когда, где и как погиб. Как всё-таки хорошо, что в тех органах писали со всеми подробностями, как нужными, так и ненужными.
— Все подробности нужные, — под нос буркнул Рудов и остановил машину. — Пошли, Ольга. Не терпится взглянуть.
Фыркаю, вслед за профессором поднимаясь по ступенькам в его квартиру, уже давно успешно превратившуюся в полноценную лабораторию. Едва получив в руки копии, мэтр впивается в них жадным взглядом, даже позабыв положить на полку ключи. С любопытством наблюдаю за сменой эмоций на лице.
— Да, это то, что надо… Рудольф Онезорг, немецкий лейтенант… верно… А кто такие эти В.С. Дёмин и Н.А. Погодина?
— Капитан Виктор Степанович Дёмин, был направлен как наблюдатель, — на всякий случай сверяюсь со своими записями. — Неля Александровна Погодина, переводчица.
