Владимир Федорович ТЕНДРЯКОВ
ПАРАНЯ
Лето 1937 года.
Наш небольшой железнодорожный поселок осоловел от жары, от пыли, от едкого дыма шлаковых куч, выброшенных паровозами.
На площади перед районной чайной, в просторечии - тошниловкой, с утра до вечера звучно и бодро кричит со столба радио:
Побеждать мы не устали,
Побеждать мы не устанем!
Краю нашему дал Сталин
Мощь в плечах и силу в стане...
Кричит репродуктор. Скучают у изгрызенной коновязи колхозные лошаденки. Двое парней-шоферов мучают ручкой не желающий заводиться грузовик. Поперек крыльца чайной-тошниловки сладко спит облепленный мухами самый развеселый человек в поселке - Симаха Бучило.
В нашем сердце это имя,
На устах у всех наш Сталин...
Кричит репродуктор, а под столбом, посреди площади, обычное увеселение - поселковая ребятня окружила дурочку Параню.
- Параня! Параня! Кто твой жених?
- Уд-ди! Уд-ди!.. - гудит Парапя и судорожно вертится в хохочущем колесе, подставляя то зад, то бок под щипки и тычки.
Муравьиная толчея, легкая давка, ликующий визг, привлекающий даже взрослых. Несколько почтенных отцов семейств заинтересованно топчутся возле дурочки, похохатывают, подзуживают:
- Ты, Парасковья, не таись, ты, девка, откройся нам...
- Кто твой жених, Параня?!
Парни из деревень, кого не назовешь ни большими, ни малыми, увальни в смазанных сапогах, с младенчески наивным восторгом на опаленных физиономиях, хозяева лошадей, дремавших у коновязи, тычут в Параню кнутовищами.
- Парань! Эй!
- Уд-ди!
- Чтой тебя уж и тронуть нельзя, цяця?
- Дык засватана.
- Га! Дай-кось я...
- Уд-ди! Уд-ди!
Мимо - в белых парусиновых брючках и рубашке апаш - идет Андрей Андреевич Молодцов, холостой инкассатор, человек приятной наружности, культурного поведения, прекрасно исполнявший на мандолине "Светит месяц". По виду можно бы уловить - он презирает и осуждает. Можно бы, но трудно. И Андрей Андреевич Молодцов скрывается за углом, никем не понятый.
А баба из деревни с корзиной, увязанной платком, из-под которого высовывается голова петуха с бледным, свалившимся набок гребнем, не вытерпела, проста душа, и осуждения своего не скрыла:
- Ох бессовестники! Ох злыдни! Чем вам, ироды, помешала убогая?
- Тетка, спроси сама, кто жених-то... Никак не добьемся.
- Добром скажет - отстанем.
- Любо же знать...
- Гы-гы-гы!..
- Тьфу! Ошалелые! Креста на вас нет!
- Параня, кто твой?..
Параня ревет сильным сиплым мужским басом и по-детски размазывает черным тощеньким кулаком слезы и слюни.
- Ужо... Ужо... Зорьке Косому скажу, он вас ножиком зарежет...
А Зорька Косой сидит рядом, в тошниловке, у открытого окна любуется на веселье - лицо узкое, бледное, черная челочка ровненько подрублена по самые брови, скрывает лоб, глаза трезвые, скучноватые.
Говорят, что он убил двоих, но сумел открутиться, отсидел только год в тюрьме. Зорька может выскочить на крыльцо, прикрикнуть тенорком: "Эй, вы-и! Шабаш!" И все разойдутся. С Зорькой не шути, он благороден, но не часто... Сегодня сидит, скучновато посматривает.
Параня сипло ревет, трет костистым кулачком лицо, дрожит под мешковиной своим грязным, тощим, перекошенным телом.
- Уд-ди! Уд-ди!
И муравьиная толчея вокруг нее, и ликующие вопли, и звенящий детский смех, и короткое басовитое похохатывание взрослых...
И величание из репродуктора новым голосом, уже не просто бодрым, а проникновенным:
О Сталине мудром я песню слагаю,
А песня - от сердца, а песня такая...
Параня появилась в поселке года три тому назад и первое время на вопрос "кто твой жених?" простодушно отвечала:
- А сын божий Иисус Христос, вот кто.
С дико запутанной, густой, жесткой, как конская грива, шевелюрой, со щетинистыми, угрожающе угольными бровями, босоногая зимой и летом, в платье, сметанном из клейменного мешка, она сразу же вошла в пейзаж поселка, а имя ее - в незатейливый местный фольклор: "Хитрожоп, как Параня... Форсист, как Параня..."
Ей постоянно приходилось искать заступников. Сначала она провозглашала лишь имена добросердных поселковых баб:
- Ужо вот Анне Митриевне нажалуюсь... Бабушке Губиной ужо скажу...
Но добрые бабушки не в силах были спасти Параню от ребятни и изнывавших от безделья досужих взрослых, приходилось искать иных защитников:
- Вот Ване Душному скажу...
Ваня Душной, он же Савушкин,- милиционер, надзирающий за порядком, человек серьезный, положительный, с кем даже Зорька Косой считается. Ваня Душной ради порядка раз или два пробовал защищать Параню, но над ним стали смеяться:
- Ты, Иван, того... подходишь... Тебя, слышь, Параня-то женихом величает. Прежде у нее был Иисус Христос, нынче ты на замену. Ты ведь мужчина в соку, а потом - форма, светлые пуговицы. Юродивые светленькое-то любят...
И Ваня Душной стал исчезать с улицы, как только появлялась Параня.
В поселке у всех на языке было имя Дыбакова - наистарший средь районного начальства, даже пешком по улицам не ходил, ездил на единственной в округе легковой машине - тонкоколесом "газике" с брезентовым верхом.
- Дыбакову нажалуюсь - в тюрьму вас засадит.
Но посадили самого Дыбакова, на поверку оказалось - в красных перьях черная птица. И поселковая дурочка Параня выбросила его из числа своих почетных защитников.
![Камешки на ладони [журнал «Наш современник», 1990, № 6]](/storage/book-covers/a8/a894e9dfa835c638eeb9ba7e592b34226a6720c4.jpg)