— Что ты сегодня такая задумчивая, Катюша?
— Так…
— Это ж не ответ! Помолчали.
Катя Опочкина и Алеша Кучин — вузовцы, товарищи, друзья неразлучные. Оба молодые, румяные, голубоглазые, — как брат с сестрой. Только у Катюши глаза посиней.
В воздухе пахнет молодыми клейкими листочками тополя. Весна!
Катя опускает голову, внимательно смотрит на тротуар и говорит как бы невзначай.
— Мама меня хочет выдать замуж…
— Что?., вы?., за?… — Алеша останавливается, как вкопанный. От удивления у него даже рот раскрылся. Несколько мгновений он стоит в окаменении, потом нагоняет Катюшу, которая прошла вперед, и разражается целым водопадом негодующего красноречия. Он говорит о предрассудках, о насилиях над личностью старого, отжившего мира, о новом быте, о правах женщины, об ее раскрепощении, об обязанностях комсомолки… И, странное дело, эти слова, которые Катюша слышала так много раз на собраниях, лекциях, дискуссиях, теперь ей кажутся какими-то новыми, волнующими, живыми… Она с удовольствием слушает Алешу, изредка поглядывая на него.
— И неужели же ты, — заканчивает патетически Алеша, — подчинишься этому насилию?
Лицо Катюши еще грустное, а губы уже улыбаются.
— Нет, Алеша, я не подчинюсь. Но придется выдержать большую борьбу, быть может, поссориться с матерью, это так неприятно. Мне тяжело огорчать ее. Она ошибается, но ведь она это делает из любви ко мне…
— Эгоизм это, а не любовь! — говорит Алеша несколько успокоившись. — А кто он, нареченный, которого прочат тебе в мужья?
— Николай Семенович Глухарев.
Мясник? Частник? — опять кричит Алеша с возмущением. Но в этом возмущении уже как будто меньше личной заинтересованности: ведь Катюша не выйдет замуж за мясника.
— Я не ожидал этого от Марьи Григорьевны. Толстомордый дядя, не меньше сорока лет!.. И чем же он привлек так твою мамашу?
— Она очень беспокоится за мое будущее. Она говорит, что молодые люди теперь все испорченные, легкомысленные. Сегодня женится, завтра бросит, И буду я несчастная. «А за Николаем Семеновичем ты будешь, как за каменной стеной. Такой не изменит, не бросит. И домик есть, торговлишка есть. Голодать не будешь… Дай мне умереть спокойно», — говорит мама.
— Мещанское болото… буржуазное окружение… — бурчал Алеша.
— Я не выйду замуж за Глухарева, но мне и маму огорчать не хочется. Я не знаю, что мне делать… Если бы можно было так, чтобы это дело с Глухаревым само как-нибудь расстроилось…
— Убить этого гада, — вот и расстроится! Но только это не годится. Лучше вот что. Бросай ты свою мамашу и переезжай ко мне. Поплачет твоя Марья Григорьевна и помирится.
Катюша отрицательно покачала головой.
— Это убьет ее. Лучше бы как-нибудь иначе.
— Но как же иначе? Застращать, что ли, Глухарева? Тоже не годится. Да он, может быть, и не из трусливого десятка. Чорт, вот теорема! Но ведь пойми же ты, что другого выхода нет: или ты должна выйти замуж за этого мясника, или же выйти из родительского повиновения, хотя бы это и расстроило твою уважаемую мамашу.
— Лучше бы как-нибудь иначе! — упрямо твердила Катюша.
Они шли молча до самого Каменного моста, каждый погруженный в свои думы. И вдруг среди моста Алеша схватил Катю за руку и крикнул.
— Стоп! Придумал! — Они пошли замедленным шагом. — Собственно говоря, — продолжал Алеша, — я еще ничего не придумал, но я вспомнил о человеке, который может придумать, что нам, то есть тебе, делать, чтобы и замуж не выходить за мясника и мамашу не рассердить. Иван Иваныч! Иван Иваныч Строгов! Помнишь? Знаешь? У меня встречала! Последнего курса. Медик. Рефлексолог. Пойдем к нему и потребуем, чтобы он приложил свою науку к практике жизни. Для построения нового быта, так сказать. Он придумает! Он — голова. Я думаю, он сейчас будет дома. Он недалеко, в Лефортове живет. Идем, что ли?
— Мама к обеду ждет…
— Скажи, что общее собрание было… У меня трамвайные билеты есть. Айда?
В Лефортове еще больше пахло весной. Этот запах вливал энергию в Алешу.
— Тащись, что ли?! Устала? — поощрял он свою спутницу. — Вот и пришли!
Алеша остановился, как вкопанный.
Иван Иванович Строгов, лохматый молодой человек с небольшой, недавно отпущенной бородкой, встретил их у примуса, который никак не хотел разгораться.
— Здравствуйте, садитесь!
— Мы к тебе по делу, Иван Иваныч, — сказал Кучин, не садясь. — Видишь ли, какая теорема…, — и он рассказал о том затруднительном положении, в котором находится Катя.
— Тут, понимаешь, твоя голова нужна, плюс электрификация, — наука то есть, понимаешь? — закончил Леша.
Примус разгорелся. Иван Иваныч сел на табуретку лицом к гостям и, не глядя на них, начал пощипывать свою бородку, — он никак не мог привыкнуть к ней. Алеша и Катя сидели молча, как на приеме у доктора, который окончил осмотр и сейчас должен назначить лекарство. Молчание длилось довольно долго. Строгов думал, изредка улыбаясь какой-то своей. мысля. Улыбка эта все шире раздвигала его губы и, наконец, он засмеялся вслух.
— Так, говоришь, наука должна служить практическим интересам трудящихся? — спросил он Алешу.
— Это ты всегда говорил, а вот теперь я пришел, чтобы ты слова применил на практике.