(Из далеких воспоминаний)
— Ну что, разгадали? — спросил меня Юрий Николаевич Тынянов, молодой талантливый ученый, автор знаменитого «Кюхли».
— Нет. Смотрел-смотрел, уж и бинокль с собой захватил, но никак не могу разгадать, в чем тут дело…
— И я тоже, — сказала Ольга Дмитриевна Форш.
— Значит, и сегодня придется пойти.
— Ничего не поделаешь…
В тот же вечер мы трое снова встретились в цирке и сели поближе к арене, чтобы общими усилиями разоблачить волшебника и мага Алли-Вада, показывавшего публике свои чудеса.
На афишах цирка так и было сказано: «Алли-Вад — парадокс современности! Совмещает в себе тайны Востока и утонченную технику Запада!»
Вот эти-то «тайны Востока» мы, писатели, и хотели во что бы то ни стало разгадать.
Мы трое с детства не переставали любить упоительное цирковое искусство, все его чары и таинства.
Жонглеры! Атлеты! Наездники! Дрессировщики! Фокусники! Эти мастера и умельцы вызывали в нас простодушный восторг. Без всякой натуги, шутя они всякий раз совершали и на манеже и под куполом цирка такие поступки, каких нам не совершить никогда, даже под угрозой смерти!
«Даже ради того, чтобы спасти свою жизнь, — говорил один замечательный английский писатель, — я не мог бы взять четыре обыкновенных шарика и, подбрасывая их в высоту, заставлять их возвращаться ко мне на ладонь, и послушно взлетать у меня за спиной, и кружиться вокруг моей шеи!.. Когда, — продолжает он, — я вижу циркового жонглера, я стыжусь своей неудачливой жизни. Я спрашиваю себя: есть ли какое-нибудь дело, которое я мог бы исполнить с таким же совершенством, с каким делает свое дело жонглер?»[1]
В том-то и прелесть циркового искусства, что оно не допускает никаких полуумений, никакой дилетантщины. Если жонглер замедлит движение руки на одну тысячную долю секунды, если он позволит своему шарику хоть на волосок отклониться от единственно возможной орбиты, — его ждет полный пропал и позор. Никакие «кое-как» и «спустя рукава» здесь немыслимы. Циркач обязан быть совершенным искусником. Его мастерство должно быть абсолютно безошибочным. Иначе оно не имеет ни малейшей цены.
Обо всем этом мы, писатели, рассуждали в тот вечер во время антракта, с нетерпением ожидая чудес и волшебств, ради которых и пришли в цирк.
Вот наконец и он, чародей Алли-Вад. Изящный и стройный молодой человек в белой индийской чалме, он весело выбегает сюда, на арену, под бравурную музыку и сразу же начинает творить чудеса. Нет в нем ни малейшей напыщенности, (помещенной профессиональным иллюзионистам и магам. Во всем его облике — что-то мальчишеское.
С видимым удовольствием ложится он и длинный и узкий ларь, стоящий перед ним на арене. Ларь накрывают крышкой, обматывают толстой веревкой, навешивают на него три или четыре замка и звонко защелкивают их большими ключами. Но недаром Алли-Вад ложится туда с такой беззаботной и счастливой улыбкой — сверху на секунду спускается расписная четырехстенная ширма, и, когда она взлетает вверх, вы видите тот же обмотанный веревками ларь, а на нем как ни в чем не бывало стоит веселый чародей Алли-Вад.
И смотрите: из узкого ящика выпархивает юная дева и, посылая нам всем на бегу тысячи воздушных поцелуев, торопится поскорее исчезнуть.
А на арене новое чудо… Но лучше всех чудес сам кудесник. Он очаровательно остроумен и прост. Стиль его игры совсем особенный. Это именно игра, развлечение. И когда по окончании спектакля мы идем за кулисы знакомиться с ним, он охотно раскрывает перед нами все свои замысловатые тайны.
Но с нами происходит очень странная вещь. Оказывается, нам уже не очень-то хочется вникать в его тайны, хотя мы шли сюда специально за этим. Личность волшебника заслонила для нас творимые им чудеса. Мы узнали, что зовут его Александр Вадимов, что родился он в Нижнем Новгороде, был одно время актером, но вскоре обнаружил, что его призвание — магия и что цирковая арена приманчивее для него, чем театральные подмостки…
За кулисами в тот вечер он был окружен целым роем своих «ассистенток». Я всегда с горестным чувством смотрел на истомленных страдалиц, которых безжалостные цирковые волшебники засовывают в тесные вазы, в душные сейфы, в сундуки, в чемоданы, заставляя бедняжек скрючиваться там в неудобнейших позах. «Алли-вадистки» оказались веселым народом. Хлопотливо укладывая реквизит Алли-Вада, они болтают и поминутно смеются, а с ними заодно и их босс — Алли-Вад.
И они и он сам показались нам куда интереснее, чем весь его многосложный и богатый (по тем временам) реквизит — все эти ящики с потайными пружинами, — и мы потеряли охоту рассматривать их. Уходя, мы сказали Алли-Ваду в свое оправдание, что разоблаченное чудо — не чудо, что мы счастливы наслаждаться иллюзиями и что нам не хочется рассеивать их.
Это была сущая правда. Ведь законы природы, которым мы должны подчиняться всю жизнь, так неумолимы и властны, что даже мнимое, иллюзорное их нарушение (а в этом и состоит каждый фокус) доставляет нам немалую радость. Зачем же лишать себя этой редкостной радости?
В самом деле, утрачивая ту или иную иллюзию, разве мы не становимся гораздо беднее?
