Посвящается Жанет и Ибрагиму
Лекции об ориентализме я читал в течение ряда лет, но бóльшая часть этой книги была написана в 1975–1976 годах в бытность мою стипендиатом (fellow) Стэнфордского центра фундаментальных исследований в области наук о поведении, Калифорния. В этом уникальном и щедром институте мне посчастливилось воспользоваться не только любезно предоставленной стипендией, но также и помощью Джоан Вармбрюн, Криса Хота, Джейн Кильсмайер, Престона Катлера и директора центра, Гарднера Линдзи. Список друзей, коллег и студентов, которые прочли или просмотрели частично или полностью эту рукопись столь велик, что смущает меня самого. И теперь-то обстоятельство, что она наконец-то появилась в виде книги, смущает также и их. Тем не менее должен с благодарностью отметить неизменно полезную поддержку со стороны Жанет и Ибрагима Абу Лугода (Abu-Lughod), Ноама Хомского и Роджера Оуэна, которые прошли через этот проект от начала до конца. Также я с большой благодарностью признаю плодотворный и критический интерес коллег, друзей и студентов из различных мест, чьи вопросы и суждения помогли мне значительно заострить этот текст. Андре Шифрин и Жанна Мортон из издательства Pantheon Books были соответственно идеальным издателем и редактором, им удалось превратить мучительный (по крайней мере для автора) процесс подготовки рукописи в поучительный и поистине увлекательный процесс. Мириам Саид очень помогла мне своими исследованиями в области первоначального периода современной истории институтов ориентализма. Помимо всего прочего, ее любящая поддержка действительно сделала бóльшую часть работы над этой книгой не только радостным, но и возможным делом.
Нью Йорк Э. В. С.
Сентябрь-октябрь 1977
Они не могут представлять себя, их должны представлять другие.
Карл Маркс. 18 Брюмера Луи Бонапарта.
Восток — это профессия.
Бенджамен Дизраэли. Танкред.
I
Посетив Бейрут во время ужасной гражданской войны 1975–1976 годов, один французский журналист с горестью писал о разрушенной деловой части города: «Когда-то казалось, что … это Восток Шатобриана и Нерваля (Nerval)»>{1}[1]. Конечно же, он прав, особенно, если учесть, что это говорит европеец. Восток (Orient)>{2} — это почти всецело европейское изобретение, со времен античности он был вместилищем романтики, экзотических существ, мучительных и чарующих воспоминаний и ландшафтов, поразительных переживаний. Теперь он исчезал на наших глазах, в определенном смысле даже уже исчез — время его прошло. Казалось совершенно неуместным, что у восточных людей в ходе этого процесса могут быть какие-то собственные интересы, что даже во времена Шатобриана и Нерваля они жили здесь, а теперь это именно им угрожает опасность. Главным для этого европейского визитера было его собственное, европейское представление о Востоке и его нынешней судьбе, причем для журналиста и его французских читателей обе эти вещи имели особый коллективный смысл.
У американцев Восток не вызывает такого чувства, поскольку для них Восток прежде всего ассоциируется с Дальним Востоком (преимущественно с Китаем и Японией). В отличие от американцев французы и англичане — в меньшей степени немцы, русские, испанцы, португальцы, итальянцы и швейцарцы — имеют давнюю традицию того, что я буду называть в дальнейшем ориентализмом, определенным способом общения с Востоком, основанном на особом месте Востока в опыте Западной Европы. Восток — это не только сосед Европы, но еще и место расположения ее самых больших, самых богатых и самых старых колоний, это исток европейских языков и цивилизаций, ее культурный соперник, а также один из наиболее глубоких и неотступных образов Другого. Кроме того, Восток помог Европе (или Западу) определить по принципу контраста свой собственный образ, идею, личность, опыт. Однако ничто в таком Востоке не является сугубо воображаемым. Восток — это неотъемлемая часть европейской материальной цивилизации и культуры. Ориентализм выражает и репрезентирует эту часть культурно и даже идеологически как вид дискурса с соответствующими ему институтами, словарем, ученой традицией, образным рядом, доктринами и даже колониальными бюрократиями и колониальным стилем. Напротив, американский способ понимания Востока оказывается значительно менее плотным, хотя наши недавние японская, корейская и индокитайская авантюры должны теперь сделать этот образ более трезвым и более реалистичным. Более того, значительно усилившаяся политическая и экономическая роль Америки на Среднем Востоке>{3} теперь предъявляет к нашему пониманию Востока более серьезные требования.
Читателю станет ясно (и я постараюсь прояснять это по мере дальнейшего чтения), что под ориентализмом я имею в виду несколько вещей, причем все они, по моему мнению, взаимосвязаны. Легче всего принимают академическое определение ориентализма. И действительно, этот ярлык все еще используется в некоторых академических институтах. Всякий, кто преподает Восток, пишет о нем или исследует его, — а это относится к антропологам, социологам, историкам или филологам, — будь-то в его общих или частных аспектах, оказывается ориенталистом, а то, чем он/она занимается, — это и есть ориентализм. Правда, сегодня специалисты предпочитают ему термины «восточные исследования» (Oriental studies) или «страноведение» (area studies) как из за его слишком общего и неопределенного характера, так и потому, что он ассоциируется с высокомерным административным отношением европейского колониализма XIX — начала XX века. Тем не менее о «Востоке» пишут книги и проводят конгрессы, где ориенталисты нового или старого образца выступают в качестве главных авторитетов. Дело в том, что даже если его нет в прежнем виде, ориентализм продолжает жить в академической среде, в доктринах и диссертациях о Востоке и людях Востока.
