Сергей Артюшенко
Однокрылый
Всё вокруг было напоено тягучим дрожащим зноем. Я лежал в тени у палатки и читал. Скрип колёс оторвал меня от чтения: высокая арба с сеном медленно тащилась по пыльной дороге. Сонные кони, высокая азиатская бричка, безмолвный возница и огромный стог бурого сена - всё это плыло в облаке пыли. И только скрип колёс был единственным звуком в этом однообразном тоскливом движении.
Вдруг что-то чёрное взметнулось где-то наверху, над сеном, и я увидел птицу, которая билась на верёвке.
Это было так неожиданно, что я вздрогнул и, поднявшись, поспешил к возу...
Большая чёрная птица, привязанная за ногу к тяжёлой палке, прижимающей сено, висела вниз головой и неистово трепыхалась. Я достал из кармана нож и перерезал шнур... В тот же миг птица впилась в мою руку острыми когтями. Не обращая внимания на боль, я смотрел на её совершенно раздроблённое крыло и зияющую рану на боку,
Пока я возился, воз скрылся в пыльном мареве, и мне не хотелось догонять его и объясняться с хозяином птицы.
В руках у меня бился молодой чёрный коршун. Рана его была ужасна. Как он мог жить, да ещё так яростно сопротивляться!
Чтобы облегчить страдания коршуна, я промыл рану и засыпал стрептоцидом, а после всех процедур поместил птицу на чердаке единственного в нашем лагере домика.
Вечером я поднялся на чердак, уверенный, что коршун погиб. Но ошибся. В полумраке, устремлённые на меня, горели сатанинским блеском глаза. Птица, прихрамывая, побежала, волоча крыло и то и дело наступая на него.
Значит, молодой коршун не собирался умирать!
Накинув на него тряпку, я отнёс коршуна вниз и с помощью друзей-геологов удалил половину перебитого крыла, смазал и посыпал раны лекарствами.
Затем началась мучительная процедура кормления, так как сам коршун пищу не брал.
Нужно было ловить мгновение, когда клюв приоткрывался, и, быстро бросив мясо в пасть, глубоко протолкнуть его в глотку пальцем. Если я промахивался, то получал жестокий удар острым клювом.
Несколько капель воды, смешанной с моей кровью, довершили этот насильственный обед.
Ночью я долго не мог уснуть, думая о калеке-коршуне, которого твердо решил выходить и взять с собой в город...
Было ещё темно, когда я вылез из спальника и быстро оделся.
На чердаке - кромешная темень.
Жив или нет?
Луч фонарика нащупал птицу на том же месте, где её оставили вечером. Моё приближение было встречено злобным шипением и сверканием глаз. Облегчённо вздохнув, я тихо опустился рядом. Я сидел не шевелясь до рассвета, а когда силуэт птицы чётко обрисовался в свете утра, я медленно, плавным движением приблизил к нему руку и осторожно погладил взъерошенные перья. Коршун лишь присел и, раскрыв клюв, внимательно следил за рукой... Так же плавно я убрал руку. На этот раз всё обошлось без крови.
Прошло несколько дней. Коршун перестал драться совсем, сам брал пищу и постепенно начал осваиваться с жизнью в лагере.
Жил он теперь в моей палатке, пользовался всеобщей любовью и опекой и получил имя - Однокрылый.
Всё было хорошо, вот только к положению калеки он не мог привыкнуть и часто пытался взмыть вверх...
Ко мне Однокрылый привязался по-настоящему: безропотно терпел мои прикосновения, знал мой голос и сидел у меня на плече. Характером он был незлобив, скорее робок. К кошкам, собакам и разным птицам Однокрылый был равнодушен.
Днём он свободно бродил по лагерю, выискивая отбросы и мелкую живность, а ночью, привязанный, сидел на столбе.
Полевой сезон заканчивался. Оставалось сделать последний маршрут, которого я давно ждал. Точка, куда мы собирались идти, находилась в самых змеиных местах. Там мне нужно было отловить для друзей-зоологов змей и ящериц.
Однокрылого решили взять с собой.
Рано утром наш караван ушёл в горы. Две вьючные лошади, трое людей и Однокрылый.
Он всю дорогу сидел либо на вьюках, либо у меня на плече. Если я спотыкался или наклонялся, забыв о нём, он опрометью слетал на землю и, смешно подпрыгивая, бежал рядом.
На второй день мы разбили лагерь в ущелье близ ручья с расчётом на двухнедельную стоянку.
Началась работа. Я рисовал, ловил своих пресмыкающихся и помогал геологам.
Однокрылый охранял лагерь, сидя возле палатки, привязанный на длинной бечёвке.
Иногда я брал его с собой. Коршун смешно гонялся за ящерицами, а когда ему удавалась охота, то, к моему огорчению, учинял кровавую расправу над своей добычей.
С тех пор, как я перерезал окровавленную верёвку, прошло три недели. Однокрылый превратился в красивую птицу. Элегантный тёмно-коричневый наряд из мягких перьев, стройные жёлтые ноги с чёрными когтями и голубоватый клюв делали его эффектным и изящным.
Даже отсутствие крыла не портило его горделивой осанки.
Наша работа близилась к финишу. Ребята набили вьючные сумы образцами и пробами, я написал несколько этюдов и поймал несколько хороших экземпляров неядовитых змей и ящериц. Отлов ядовитых змей не входил в мои планы, так как товарищи были категорически против их присутствия в лагере.
Правда, иногда ядовитые змеи сами заползали в лагерь, без разрешения, и мне приходилось ловить их и относить подальше в горы.
