Это начало Дантова рассказа о его путешествии сквозь царство душ в поисках Души.
Ясно, что это путешествие по пространствам сознания, ведь «Комедия» его не содержит в себе ничего, кроме представлений об устройстве мира, как он виделся людям к началу XIV века. И значит, это продолжение все того же путешествия Одиссея в поисках себя.
Считается, что Данте определял для себя половину жизни как тридцать пять лет и тем самым относил написание книги к 1300 году. Но на самом деле он написал ее в 1307 году. И даже если он действительно верил, что вторая половина жизни началась для него в 35 лет, это все-таки лишь круглая дата, удобная для подсчетов и чарующая своей математической завершенностью. Действительная же половина его жизни, на мой взгляд, наступила чуть позже — в 1302 году, когда он перевалил за 37 лет.
Дело в том, что в 1302 году он был изгнан из родной Флоренции и заочно приговорен победившей там партией «черных» к смерти. На этом рубеже 37–38 лет «легло», как сказал Владимир Высоцкий, поразительно много художников. Похоже, он как-то связан с исчерпанностью их творческого гения. Те же, что «проскочили», либо не были большими художниками, либо еще не исполнили то, зачем пришли. И Данте был среди последних.
Что же касается половины жизни, решайте сами, что ею считать. Но мне кажется, вторая половина начинается тогда, когда ты переваливаешь какую-то незримую вершину, и вдруг, в распахнувшемся перед тобой пространстве твоей будущей жизни, тебе приходит глубокое прозрение смерти. Это значит, что с этого места ты видишь конец своей жизни. И как бы далеко он ни отстоял, теперь ты идешь к нему.
Возможно, все это определяется самим тобой. Когда-то, еще до рождения, отправляя себя в это путешествие, ты не рассчитывал на жизнь дольше, потому что нам нужно не больше, чем нужно. Чем нужно для того, чтобы сделать дело, ради которого мы сюда пришли. И значит, мы вполне можем определять меру жизненных сил, которую считаем достаточной для избранного тела. Если не предавать себя, то их должно с лихвой хватить на задуманное…
«Божественная комедия» поразительно подходит для продолжения моего исследования. И сам Данте, задумавшийся о себе и движущийся сквозь Чистилище из Ада в Рай своего сознания, — лучший проводник по мирам душ. И созданный им образ проводника — великого римского поэта и провидца Вергилия — будто принимает нас из рук Гомеровского Тиресия, к которому направила меня вместе с Одиссеем заботливая Кирка в конце предыдущей книги.[1]
Огромные пласты культурных и исторических представлений, живущие во мне, будоражатся этой великой песней. И если «Одиссея» была повестью о возвращении к себе, песня Данте — это подробный рассказ о той части путешествия Улисса, где он познает себя как душу или как дух.
В самой же первой песне «Божественной комедии» есть упоминания того, что является предметом моего исследования: Душа, Дух, Души, Духи и ДУША. Именно в такой последовательности:
Я увидал, едва глаза возвел, Что свет планеты, всюду путеводной, Уже на плечи горные сошел, Тогда вздохнула более свободной И долгий страх превозмогла душа, Измученная ночью безысходной.
Так и мой дух, бегущий и смятенный,
Вспять обернулся, озирая путь,
Всех уводящий к смерти предреченной.
И с ним волчица, чье худое тело,
Казалось, все алчбы в себе несет;
Немало душ из-за нее скорбело.
И ты услышишь вопли исступленья
И древних духов, бедствующих там,
О новой смерти тщетные моленья.
Но если выше ты захочешь взвиться,
Тебя ДУША достойнейшая ждет:
С ней ты пойдешь…
Это все слова Вергилия — души, вызвавшейся быть проводником в царстве душ. Древний мудрец знает, какие шаги нужно совершить, чтобы найти ту Душу, ради которой предпринято это путешествие.
Исследовать душу полагается психологу, и я буду работать как психолог — в ключе культурно-исторической психологии, изучая не как некую естественнонаучную абстракцию, а как собственные представления. И представления взрастившей меня культуры.
Мир души состоит для меня из множества кругов, которые уходят куда-то вглубь. Конечно, в глубь моего сознания, я это понимаю, но как это похоже на то, что рисовал великий Дант! Заглядывая туда, я будто погружаюсь в какие-то сумрачные пространства или миры. Это тоже верно, потому что именно эти круги и составляют слои моих представлений о душе и ее жизни, складывающиеся в мой Образ мира.
Но Образ мира никогда не бывает единичным или единственным. Когда психологи говорят: образ или модель мира, — хочется спросить: какого? О чем речь? Ведь образы миров отражают как мир-природу, так и те миры, в которые мы уходим своими мечтами или воображением. И что очень важно, эти миры тоже действительность. Пусть действительность моего сознания. Но кто знает, что такое сознание?
Единственное, в чем я уверен относительно этих миров, это в том, что в них живет моя душа. И она так ценит их, что может отречься от этого тела и этого мира, если ее понудят предать те якобы несуществующие миры.
Поэтому я подхожу к своему погружению, как к священнодейству. Я знаю, где-то тут, прямо где я сейчас озираюсь в своем ослеплении, находится вход в глубинный Храм Души. Вход этот засыпан обломками позднейших эпох и следами моих ошибок. Но это все несущественно. Его можно раскопать, очищая этаж за этажом, круг за кругом. И даже если в итоге моего исследования выяснится, что душа недоступна очищению, само обретение ясного понятия о ней и о себе будет для меня достаточной наградой. Впрочем, и очищением тоже.
