Послушайте, ребята, я расскажу вам историю, о ножике, историю не выдуманную, а подлинную, которая случилась со мной!
Ни к чему на свете я так не стремился, ничего в жизни я так не желал иметь, как ножик, собственный ножик! Мне хотелось, чтобы у меня в кармане лежал ножик, чтобы я мог доставать его оттуда, когда захочу, резать, что захочу,- и пусть мои товарищи завидуют!
Когда я начал ходить в хедер к Иоселю Дардеке, у меня был ножик, то есть почти ножик или что-то вроде ножика. Я его сделал сам. Я выдернул из гусиного крыла перо, с одного конца обрезал его, с другого расщепил и вообразил себе, что это... ножик и что он режет...
– Что это за перо на мою голову? Что это за возня с перьями?-спросил отец, болезненный человек, с желтые высохшим лицом, и закашлялся.-Ему бы только забавы! Перья! Кхе-кхе...
– Что тебе жалко, что ребенок играет?-ответила ему мать, маленькая женщина, повязанная шелковым платком. - Что ты себя все расстраиваешь? Пусть лучше мои враги расстраиваются...
Позже, когда я приступил к изучению Пятикнижия, я уже имел почти настоящий ножик-тоже собственной работы. Я нашел кусочек стали от маминого кринолина и очень искусно всадил его в кусок дерева. Потом я долго точил о горшок свой ножик и, конечно, при этом порезал себе все пальцы.
– Погляди-ка, как он себя разделал, наследничек твой!-закричал отец и схватил меня за пальцы так крепко, что кости затрещали.-Золотое дитя! Кхе-кхе...
– Ой, горе мое!-сказала мать, забрала ножик и, несмотря на мои слезы, бросила его в печь. - Ну, теперь этому будет конец...
Но вскоре я достал себе другой ножик, уже самый настоящий ножик-деревянный черенок, круглый, пузатенький, как бочонок, с горбатым лезвием, которое открывалось и закрывалось... Вы хотите знать, как я его достал? Я копил деньги, которые мне давали на завтрак, и на них купил ножик у Шлеймеле за десять полушек, семь-наличными, а три в долг...
Ах, как я любил этот ножик, как я его любил! Возвратившись из хедера домой, замученный, усталый, голодный, битый (должен вам сказать, что к этому времени я начал изучать талмуд у меламеда Моти по прозвищу "Ангел смерти": "Бык, который боднул корову..." А раз бык боднул корову, то я получаю оплеуху), я первым делом вытаскивал ножик из-под шкафа, где он лежал днем. В хедере держать его я не мог, а дома уж конечно никто не должен был знать, что у меня есть ножик. Я играл им, резал бумажки, перерезывал соломинки, нарезывал свой хлеб на маленькие, малюсенькие кусочки, накалывал эти кусочки на кончик ножа и лишь после этого клал их в рот. Вечером перед сном я вытирал ножик, брал брусок, который нашел у нас на чердаке, и, поплевав на него, потихоньку точил лезвие.
Отец в ермолке сидел над талмудом. Он читал его и кашлял, кашлял и читал... Мама возилась на кухне с тестом. А я все точил да точил... Но вот, как бы очнувшись от сна, отец вдруг закричал:
– Кто это там пищит? Что он там возится? Что ты делаешь, негодник этакий?
И, подойдя ко мне, он нагнулся над бруском, схватил меня за ухо и закашлялся.
– Что?! Ножик? Кхе-кхе!-закричал отец и отобрал у меня и ножик и брусок. - Бездельник этакий! Книгу бы лучше взял в руки. Кхе-кхе...
Я громко заплакал. Отец влепил мне несколько оплеух. Из кухня прибежала мать, с засученными рукавами, и закричала:
– Тише, что тут такое? Почему ты его бьешь? Бог с тобой, что ты пристал к ребенку?
– Ножик! - кричит отец и кашляет. - Что он, маленький, что ли? Лодырь этакий! Кхе-кхе... Хвор он книгой заняться? Парнишке восемь лет! Я ему дам ножики, балбесу этакому! Выдумал-ножики! Кхе-кхе...
О господи! И что ему дался мой ножик, что такое он ему сделал, почему он на него так взъелся?
Я помню своего отца всегда больного, всегда бледного, желтого, всегда озлобленного и обиженного на всех и вся. Из-за каждого пустяка он выходил из себя и частенько готов был растерзать меня. Счастье, что мама защищала меня и спасала от его рук.
А ножик мой забросили... Забросили так далеко, что я целую неделю искал его и так и не мог найти. Горько оплакивал я мой ножик, мой чудный ножик. Как тяжко и грустно мне было в хедере при мысли, что вот, когда я вернусь домой с распухшими щеками и с красными ушами, надранными Мотей-Ангелом смерти за то, что "бык боднул корову", никто меня не пожалеет. Одинок я, одинок, как сирота. И никто не видел слез, проливаемых мной ночью втихомолку у себя в постели. Вернувшись из хедера, я тихо плакал и так засыпал, чтобы назавтра утром снова идти в хедер, снова повторять про быка, который боднул корову, снова получать затрещины от Моти-Ангела смерти, снова испытывать на себе гнев отца, слушать его кашель, его проклятия и не видеть ни одной радостной минуты, не видеть ни одного веселого лица, ни одной улыбки. Я был одинок, я был один на всем свете...
