Воскресное теплое утро осени 1536 года. Старый Париж Франциска I дышит радостью жизни, раскинувшись под сияющими голубыми небесами. Мы на Гревской площади. В это воскресное утро здесь все искрится весельем. Воздух колышется от звона колоколов, Париж потягивается на солнце, смеется… Но что это? Почему посреди этой площади, под этим приветливым солнышком, между двумя виселицами сооружена такая страшная, такая гнусная штука? Это костер…
Для кого этот костер? Для кого эти виселицы? Может быть, беззаботной толпе и хочется узнать для кого, потому что вот… вот: люди прислушиваются к стону трубы, перекрывающему веселый утренний шум.
«Именем короля! Мы, Жером Жерлен, присяжный герольд Его Величества, назначенный монсеньором де Круамаром, главным превотальным судьей, хотим сообщить всем присутствующим:
В полном соответствии с королевской волей, вышеупомянутый барон Жерфо, сеньор де Круамар, должен преследовать, задерживать и примерно наказывать без суда и следствия всех колдунов, колдуний, прорицателей, ясновидцев, бесноватых, всех отродий Сатаны, которые дерзко проникают в столицу королевства.
Всякий верный Его Величеству и законопослушный житель нашей столицы обязан, если не хочет быть приговоренным к галерам, выдавать правосудию этих исчадий ада, и для того, чтобы в точности исполнить королевское повеление, монсеньор де Круамар приказал соорудить костры в следующих местах: на площади Марше-о-Пурсо, на паперти собора Парижской Богоматери и на Гревской площади.
Ибо такова воля Его Величества».
Толпа парижан, только что так весело и беззаботно гулявших по площади, быстро растаяла. Герольд отправился дальше, чтобы и в других людных местах провозгласить волю Его Величества. И вот уже из уст в уста по всему большому городу понесся ропот ужаса, и среди проклятий, среди угроз, среди признаний в ненависти чаще всего повторялось имя главного превотального судьи, сеньора де Круамара.
А по дальнему краю Гревской площади, там, где под высокими тополями протекали неспешные воды реки, медленно-медленно шли молодой человек и девушка.
Она была легкой и хрупкой, похожей на те удивительные, ускользающие от взора создания, какими восхищаешься в сновидениях.
На лице юноши — а он был из тех, кого, раз встретив, уже нельзя забыть, — словно лежала видимая печать невидимого рока.
За парой неотступно следовала похожая на дуэнью женщина. В конце концов она приблизилась к своим подопечным и сказала:
— Мари, месса закончилась, пора возвращаться домой.
— Ну, пожалуйста, дама Бертранда, еще одну минуточку, только минуту! — со вздохом попросила девушка.
— Уже расстаться! — с жаром воскликнул молодой человек. — Мари, моя обожаемая Мари, неужели мне придется уехать из Парижа надолго, и — кто знает? — может быть, и навсегда, так и не узнав, кто ты? Ты приказала мне набраться терпения, ты приказала уважать тайну, которой окружила себя, и я повиновался… Но все-таки… Мне так скоро нужно будет уехать к отцу — моему лучшему другу, моему учителю, моему земному божеству. Ты же знаешь: мой отец был вынужден бежать и скрывается в Монпелье. Его обвинил в колдовстве, ему грозил сожжением, его — как загнанного зверя — преследует Круамар…
— Круамар! — будто в забытьи пробормотала девушка.
Молодой человек сделал было угрожающий жест, но быстро успокоился и продолжил:
— Моя матушка торопит меня, она не может понять, почему я медлю, почему колеблюсь, почему не хочу поскорее проводить ее в Монпелье. Но ведь она не знает, что я встретил тебя!
— Рено! Завтра ты узнаешь все, что должен знать обо мне. Потому что сегодня я пойду к одной женщине, которая наверняка подскажет мне, как поступить. Я уже решилась.
— Пойдемте, Мари, — настаивала дуэнья. — Время позднее!
Но Мари не слушала.
— Рено, мой Рено, я так люблю тебя за твою покорность! Ты бы узнал все, ты ведь можешь все, если только захочешь. Но ты согласился на испытание: ты сам захотел, чтобы я до времени оставалась для тебя незнакомкой. Но завтра, завтра здесь же, под тополями, ты узнаешь, почему я дрожу от одной только мысли о том, что должна назвать тебе имя своего отца. Хотя, дорогой мой возлюбленный, ты же знаешь, что меня зовут Мари и что я обожаю тебя. Я бы могла прокричать об этом перед всем Парижем. А когда я вспоминаю, что всего месяц назад я тебя не знала, когда думаю о той таинственной и чудесной силе, о могучей силе, которой невозможно сопротивляться и которая буквально за одну минуту наполнила мое сердце любовью, у меня начинает кружиться голова…
Она, волнуясь, сжала руку того, кого звали или кто называл себя Рено.
— Как это странно, — продолжала она все тем же мечтательным тоном, — как это странно: я просто шла по улице… И вдруг почувствовала волнение, меня охватила дрожь — такая, какую просто невозможно забыть до конца жизни. И — против собственной воли — обернулась. И поняла, что это волнение, эта дрожь, сотрясавшая все мое существо, порождены одним лишь твоим взглядом. Да-да, я сразу же поняла, что ты обладаешь совершенно магической властью надо мной!
— Магической? — Молодой человек, казалось, вздрогнул.
