Дорога, дорога, дорога… Тучи пыли, гривки пожухлой травы вдоль обочин, острые грани камней, безжалостно сбивающих лошадиные копыта. Узкая натоптанная полоска, вызубренная до последней выбоины, выезженная до тягостной скуки. Минуем березовую рощицу, невысокий холм, заброшенный жальник, перескочим через вымытую талой водой канавку — и на горизонте покажутся развалины старого замка, поравнявшись с которыми, можно увидеть расшатанный частокол вокруг маленькой, затерянной среди полей и низеньких перелесков, деревеньки.
Ничего не изменилось за последние полгода. Даже указатель тот же. И так же упрямо тычет острым носом в землю, под ноги верстовому столбу, перекосившаяся и почерневшая от дождей шильда с надписью «Тихие Россохи». Я не касалась поводьев, но Смолка, моя вороная кобылка, привычно остановилась у столба, с явным удивлением изучая указатель подземной деревеньки. Заостренные, чутко настороженные ушки лошадки напоминали рожки бесенка.
— Ну что, Смолка, узнаешь родные места? — иронично спросила я, с нескрываемым удовлетворением разглядывая шильду сквозь щелку между лошадиными ушами, как в прицел арбалета.
Моя трепетная любовь к деревне Тихие Россохи не поддавалась логическому объяснению. Родилась и выросла я за сотни миль отсюда, обучалась еще дальше, и мои визиты в эту часть Белории носили эпизодический, но бурный характер.
— Заехать надо бы, — то ли думая вслух, то ли обращаясь к лошади, вполголоса заметила я. — Ну, ну, не бей копытом, без тебя знаю.
Я приподнялась на стременах и вгляделась в расцвеченный закатом, припорошенный алыми облачками горизонт. К вечеру жара спала, даже поднялся легкий ветерок, но надежды на дождь не было ни малейшей.
— Сомневаюсь я, Смолка, что меня там помнят, любят и ждут, продолжала я диалог с конскими ушами. — Помнят-то конечно помнят… но не любят и тем более не ждут. Смутно припоминается мне, что в последний раз я покидала эту славную деревушку при большом скоплении народа, искренне надеющегося, что оный никогда меня больше не увидит. Впрочем, эти милые люди так же страстно желали предать меня забвению и при позапрошлом… и позапозапрошлом… и даже позапозапоза… в общем, восемь визитов подряд. Как ты думаешь, они исправились и, раскаявшись в своем нехорошем поведении, встретят нас хлебом-солью и цветами под твои копыта?
Смолка отрицательно фыркнула и, прервав изучение указателя, оглянулась на всадницу.
— Ладно, хочется верить, что эти суеверные невежды перевоспитались и прониклись уважением к специалистам магических искусств… в любом случае, у меня в карманах пустовато, а «Тихие Россохи» всегда оправдывали наши финансовые ожидания, верно? Э, Смолка?
Лошадь, как мне показалось, укоризненно вздохнула, и опять-таки без понуканий тронулась с места.
* * *
Мне сразу показалось, что на улицах как-то пустовато, особенно за моей спиной. Хлопки ставней и сухой клекот дверных щеколд напоминали шелест осыпающегося рядочка из костяшек, опережая меня на три-четыре двора.
Когда я подъехала к корчме, деревня казалась вымершей от чумы, набега троллей-кочевников или в преддверии сборщика налогов. Истошный крик женщины на задворках соседнего дома сливался с воем собак вдоль улицы.
Приятно удивленная вниманием к своей скромной особе, я спешилась у порога корчмы, привязала лошадь к коновязи и неторопливо вошла в дружественное заведение, полное тружеников полей и прилавков, то бишь селян и заезжих купцов.
Еще не смолк прибитый над дверью колокольчик, как в корчме началось столпотворение, словно ее порог переступила не миловидная женщина лет двадцати трех, а банда разбойников с кривыми ножами в желтых редких зубах.
Взывая ко всем известным святым и изрыгая проклятия всем известным демонам, посетители корчмы тщились одновременно покинуть ее через окна, бестолково пихаясь локтями.
Спустя две минуты просторное помещение опустело. Лишь три гнома за дальним столиком смерили меня оценивающими взглядами и вернулись к прерванной трапезе, да невозмутимый корчмарь продолжал равнодушно протирать стойку замусоленным полотенцем.
Я вежливо кашлянула. Корчмарь оторвался от созерцания узоров на столешнице, неторопливо встряхнул полотенце и заученным жестом перекинул его через плечо.
— Как всегда? — лениво поинтересовался он. — Полпорции утки с яблоками, салат и чарку вишневой наливки?
Я кивнула, бросила ему серебряную монетку, — сонливость с корчмаря как ветром сдуло, он перехватил денежку в воздухе тем неуловимо-быстрым и метким движением, каким кошка ловит мотылька.
Выбрав столик почище, я села, устало откинувшись на спинку стула. Гномы, казалось, уже забыли о моем эффектном появлении и громко, непринужденно болтали, смачно прихлебывая пиво.
— …а сия рыжая девка, что купцов заезжих одним ликом распугала, ведьма человеческая, наглая и вредная зело, — разглагольствовал тот, что постарше. Его голос показался мне смутно знакомым. — Чарует знатно, деньги за свои веды требует агромадные, зато уж если взялась за дело — нечисть на корню изничтожит, никому спуска не даст.
Второй гном что-то спросил, вероятно, о причине паники — ну, ведьма и ведьма, дело обычное, мало ли их шляется по трактам, снадобьями да волшбой приторговывает. Первый расхохотался.
