Только что кончилась война, и он возвращался из госпиталя.
Местность за окном вагона была грустная: сад, а между деревьями под дождем висело белье. Показалась река, ненастная, вздутая. Над рекой ползла туча. Река осталась позади. За окном опять были мокрые озябшие осины. И Яблоков, чтобы не смотреть на ненастье, отвернулся и закрыл глаза. На соседней полке лениво разговаривали пассажиры. Случалось ли вам, идя по улице, услышать обрывок чужого разговора, откровенный и печальный, словно открылась на миг чужая, неизвестная душа и прошла мимо навсегда? Нет, разговор внизу был будничный, как станционная стена. Разговаривали о яйцах и молоке, о спекулянтах и мешочниках. И вдруг до Яблокова донеслось несколько странных фраз, сказанных лениво, словно разговор по-прежнему шел о яйцах.
- ...соседняя планета у нас Марс. И попасть оттуда к нам невозможно, ввиду отсутствия трассы. Все-таки лето, говорю я ему, сняли бы вы полушубок и валенки. А он: "Это у вас лето, а у нас стоит зима. Понятно? Мне на сорок пять минут есть ли расчет переобуваться?" Предъявляет бумажку, в которой указано, что он действительно командируется в наш район сроком всего на сорок пять минут.
- Странный срок для командировки, - заметил кто-то.
Яблоков поднял голову и посмотрел. В это время вагон сильно тряхнуло. Поезд остановился на какой-то большой и суетливой станции. Соседи выскочили за кипятком. Яблоков ждал их возвращения. Но, возвратившись, они стали говорить уже на другую тему - о молоке, что на следующих станциях оно будет пожиже и подороже.
- Ну, а командировочный кем оказался - сумасшедшим или еще хуже? - спросил Яблоков.
- Сначала мы даже думали, что спекулянт или мешочник. Променял валенки на картошку и через сорок пять минут выбыл. Но оказалось другое. Забыл он чемоданчик, а в чемоданчике обнаружилось...
Рассказчик встал и подошел к окну, будто за окном мог увидеть продолжение своего рассказа.
Он вылил кипяток из чайника в окно и, ссутулясь, сел.
- В чемоданчике оказался предмет, у которого даже нет названия.
- Почему же нет названия?
- Не придумали еще.
- А что это, интересно, за предмет?
- Сейчас отвечу. Как вас зовут?
- Хотя бы Владимир. При чем тут мое имя?
- Для наглядности, Представьте себе, вы слышите забытый голос: "Володя", - говорит она. С вами разговаривает девушка из прошлого. Как звали ту девушку, которую вы когда-то любили?
- Ну хотя бы Ольга,- ответил угрюмо Яблоков.
- Не Ольга, конечно, - Оля, - поправил рассказчик. - Представьте себе, что с вами разговаривала Оля таким красивым голосом, немножко в нос, каким она говорила с вами тогда.
- Но при чем же здесь Оля? Вы говорили о предмете, который лежал в чемоданчике.
- Сейчас поймете. Разрешите задать вам еще один вопрос. Думали ли вы когда-нибудь, слушая патефон: вот поет молодая артистка, живой голос у меня в ушах. А артистки - нет. Может, даже давно умерла или стала дряхлой старухой. Приходила вам в голову такая мысль?
- Допустим, приходила. Не помню. Но ведь вы говорили о другом.
- О том же. Как сумели отделить песню от поющей артистки, так отделили и тот миг, когда на берегу реки вы разговаривали с Олей.
- Но это недопустимо! - воскликнул Яблоков. - Можно завести эту штуку, и в десятый, и в сотый раз услышать слова, которые говорят только одному, и то однажды?
Рассказчик растерянно посмотрел на Яблокова и схватил его за руку с неподдельным волнением.
- Простите меня. Я неудачно сравнил, но у меня нет слов, чтобы передать это. Патефон напевает давно надоевшие мотивы и пошлые от частого употребления слова, а тут вы слышите полузабытый неповторимый голос. На одно мгновение вы уходите в прошлое, в юность. Вы сказали ей что-то и ждете ответа. Перед вами течет река, шевелятся кусты. Вы ждете ответа. А она стоит возле вас такая, какая она стояла тогда, держит в руке ветку. Вы видите завиток на ее виске, по которому пробегает ветерок. Вам известно, что вы потеряете эту девушку, женитесь на другой, но все же ждете ответа. Неповторимым голосом, голосом Оли, она... Простите.- Пассажир посмотрел в окно: набегала станция, на которой ему нужна была выходить. Он собрал вещи и, выходя из купе, сказал уже другим, трезво-ироническим тоном:
- Жизнь. И техника. Чего только не бывает.
Яблоков посмотрел в окно. Опять стояли осины и моросил дождь. Он отвернулся и закрыл глаза.
Проснулся он от духоты и людских голосов. Поезд стаял на какой-то ночной, но не по-ночному шумной станции. Пассажиры, задыхаясь, лезли с узлами и ребятишками. Ребятишки плакали, а женщины ругались из-за места.
Яблоков повернулся на другой бок и уснул. Приснился ему старшина седьмой роты, в которой он служил накануне войны. Старшина, огромный и насмешливый, стыдил Яблокова, показывая на плохо заправленную койку и, угадывая самое чувствительное место, говорил о девушке, которая осталась, вероятно, в родном городе и не подозревает, что Яблоков такай нерадивый, что даже не может заправить койку, а сапожную щетку кладет под подушку, что уже совсем недопустимо и смешно. И действительно, под подушкой лежала черная, пахнущая ворванью сапожная щетка, неизвестно как попавшая туда...
