— С днем рождения меня!
Эхо не вторило моему голосу, но лишь потому, что мой кабинет в психиатрической больнице «Ривервью» был безнадежно мал. Подняв чашку даже не утреннего, а предрассветного кофе, я символически чокнулась с больничными часами, которые висели напротив единственного окошка, и пожалела, что блочные стены кабинета сверкают такой убийственной белизной.
— Ровно три десятка, — сообщила я в пустоту и изобразила, что пожимаю руку несуществующему гуляке на своей вечеринке.
Медсестра и санитарка приемного покоя были выведены из строя гастроэнтеритом, а секретарше ночной смены осталось два месяца до выхода на пенсию — она являлась на работу, только когда ей этого хотелось. То есть никогда.
И вот я, Дач Бреннан, отмечала свое тридцатилетие в самом сердце Нью-Йорка и в полном одиночестве.
Кое-что никогда не меняется.
Сдается мне, что ничто никогда не меняется. Этот урок мне преподал отец — наряду с уймой параноидальных лекций о том, насколько может быть опасен окружающий мир.
Только ты, детка, решишь, будто все пучком, и тут — БАЦ! Пришли чудовища.
А потом он принимался меня закалять. Сайокан — турецкое боевое искусство. Я ходила на тренировки четыре раза в неделю, и так продолжалось почти всю мою жизнь. Я была готова к встрече с любым чудовищем. Вот только подозреваю, что большинство чудовищ до смерти боялось психиатрической больницы «Ривервью». С тех пор как я пришла сюда работать — сразу после ординатуры и аспирантуры, — мне не довелось встретить ни одно из них. Друзей, впрочем, тоже… Именно поэтому я отмечала свой день рождения на работе.
Единственным подарком, который я сама себе преподнесла, был кувшин свежего кофе «Старбакс Верона». Я заварила его в дряхлой кофеварке, стоявшей в коридоре, и смешала с пакетиком обезжиренного какао. По крайней мере, свежий ореховый аромат успешно забивал смутную вонь цитрусового моющего средства, хлорки и плесени, царившей в стенах этой древней постройки. Наполнив рот и промыв горло восхитительным кофе, приправленным шоколадом, я привалилась спиной к ветхому рабочему столу, стараясь не задеть монитор и не уронить стопки накопившихся за прошедшую неделю бумаг.
— Может, купить себе квартирку там, где климат получше, например в Малибу, — заметила я часам, которые безмолвно сообщали о том, что сейчас три часа ночи, а стало быть, мне предстоит проскучать здесь еще четыре часа, прежде чем я побреду по снегу домой. Впрочем, мысль насчет квартирки, пожалуй, стоит обдумать. В конце концов, я самый настоящий врач. И к тому же у меня черные волосы и смуглая от природы кожа.
— Вот только пляжные мальчики едва ли польстятся на мою пухлую фигурку, — с сожалением призналась я часам. — Так что вряд ли мне удастся подцепить кого-нибудь в Малибу.
Можно подумать, что я хоть раз пыталась кого-нибудь подцепить в Нью-Йорке.
Сколько времени прошло с тех пор, как я позволяла себе нечто иное, чем отработать ночную смену, а потом отправиться в спортзал?
Года четыре?
Пять?
Тишину приемного покоя разорвал звонок в дверь служебного входа. Я дернулась так резко, что едва не выплеснула кофе на рукав рабочего халата.
Замечательно!
Сердце так неистово колотилось и прыгало в груди, словно хотело выскочить наружу через горло.
Со служебного входа к нам являлись только полицейские. Скорее всего, они привезли с собой пациента. Я высунулась из кабинета и сощурилась, озирая полумрак коридора. У меня над головой пять этажей больницы, где полным-полно пациентов, медсестер и санитаров, а здесь, на цокольном этаже, — ни души.
Что если копы приволокли мне обкурившегося Годзиллу?
Я покосилась на телефон, стоявший на столе, неохотно прикончила остаток кофе и швырнула пустой стаканчик в урну.
Ничего страшного. Если мне не понравится пациент, всегда можно попросить полицейских задержаться и попить кофе, пока я не закончу обследование. Если дело примет опасный оборот, можно позвонить наверх и вызвать подмогу.
Пока ни в том, ни в другом нужды нет. Наверняка я управлюсь сама — впрочем, как всегда.
Я вышла из кабинета в коридор приемного покоя и со всей возможной быстротой преодолела сорок шагов, отделявших меня от двери служебного входа. За дверью, скорее всего, будет парочка полицейских и какой-нибудь бездомный или нищенка в наручниках и одеяле, с полным набором обмороженных пальцев на руках и ногах. Самое подходящее время года для таких случаев. Чего еще ожидать?
Едва я нажала кнопку интеркома, грубый мужской голос произнес:
— Полицейское управление Нью-Йорка. Доставили вам кое-кого на освидетельствование.
Я ухватилась за металлическую ручку — совершенно ледяную — и распахнула дверь. За дверью, как я и ожидала, маячили двое парней в полицейских мундирах и…
Вот это да!
Ладно, признаюсь честно: такого я не ожидала.
— Мы обнаружили этого парня около полуночи на мосту Трайборо. — (Едва слыша слова полицейского, я во все глаза уставилась на стоявшего между ними «пациента».) — В «скорой» его заштопали. Сказали, похоже на то, что он изрезал себя парой японских ножей. Намеренное членовредительство. С той минуты, как им занялись парамедики, он не произнес ни слова.
