Александр Варго
Зефир в шоколаде
«…Давным-давно в одном африканском племени существовал обычай, по которому немощных стариков, уже неспособных выполнять самую простую работу, сбрасывали в ущелье. Причем делали это их собственные дети…»
Татьяна позвонила около пяти вечера, когда они только выезжали с территории института. Роман чертыхнулся — Татьяна никогда не звонила просто так. Не дай бог, что-нибудь случилось. Управляя одной рукой «Фордом Эскейп», другой рукой он «раскрыл» свой новенький «Самсунг» и прислонил телефон к уху:
— Добрый день, Татьяна, слушаю вас.
— Роман, здравствуйте, — послышалось в трубке. Голос был торопливый и извиняющийся, и он сразу догадался, о чем пойдет речь.
— Мне очень неудобно, Роман, — продолжала тараторить женщина, — мне только что позвонили из Владимира, моей маме стало хуже… Вы слышите меня?
— Да, — сказал Роман и плотно сжал губы. Сидящая рядом с ним Жанна, высокая шатенка с красивыми ногами и обильным макияжем, потянулась за сигаретами. Глядя на ее непомерно длинные ногти, окрашенные в цвет венозной крови, Рома в который раз удивился, как она вообще умудряется что-либо делать с такими «бритвами», по длине мало уступающими клинкам Фредди Крюгера.
Татьяна же, сиделка, ухаживающая за их восьмидесятидевятилетним дедом, продолжала на одном дыхании расписывать ужасные болезни своей мамы, судя по всему, подозревая, что в ее словах могут усомниться. Но Рома уже почти не слушал. Три дня, которые он собирался провести на своей даче, погоды не изменят, дед даже не заметит, что он будет один. Так что пусть эта соска катится в свой сраный Владимир.
— Хорошо, когда тебя ждать?
— В понедельник, с самого утра! — с явным облегчением в голосе ответила Татьяна и тут же отключилась, словно боясь, что Рома может передумать.
— Кто это был? — спросила Жанна, закуривая сигарету. По салону автомобиля поплыл легкий аромат мяты.
— Нянька деда, — ответил Рома, убирая телефон. — Отпросилась на выходные.
Он выругался про себя — все-таки он дал слабину, не нужно было отпускать с такой легкостью эту лохушку — теперь придется самому заезжать домой, чтобы раздать необходимые ЦУ деду, да и поесть нужно ему чего-то оставить. А это как минимум лишние два часа, включая дорогу. Ну да ладно.
— Куда это ты свернул? — удивленно спросила Жанна.
— Заедем ко мне домой, — сказал Рома. — Дед на выходные один остается.
— Ну и что? — невинно хлопая глазами, спросила девушка. — Ты хочешь захватить его с нами на дачу? Или наоборот, остаться в Москве?
Рома бросил на нее взгляд исподлобья.
— Нет, мы поедем на дачу.
— Тогда поехали сейчас! На дорогах и так уже пробки! — капризным тоном произнесла Жанна.
— Я взглянул бы на тебя, когда тебе стукнет девяносто, — не глядя на девушку, проговорил Рома.
— При чем здесь я? — Жанна выпустила колечко дыма.
Рома хотел сказать, что она ничего не понимает, потому что она совершенно не знает его деда, и что он и так почти совсем не уделяет ему, прошедшему всю войну, времени, и вообще, чтобы она закрыла рот, но он промолчал. Спорить с Жанной было себе дороже, а на критику она обычно реагировала истеричными выпадами. Роман часто задавал себе вопрос, что его держит возле этой красивой, но глупой девушки, но, к собственному изумлению, ответа на этот вопрос у него не было.
Пока они ехали, Рома вдруг подумал о том, что по большому счету его дед, Андрей Степанович, не очень-то жаловал эту Татьяну. И дело было вовсе не в личной неприязни, дело было в принципе. Он, который дошел до Берлина и на Рейхстаге написал собственное имя, китель которого сверкал от орденов и медалей (их даже было уже некуда вешать), он, который всю свою жизнь ни минуты не сидел без дела и, даже выйдя на пенсию, возглавлял совет ветеранов района и занимался общественной работой, теперь был вынужден пользоваться услугами какой-то шмакозявки, которая ему годилась во внучки. Собственно, положа руку на сердце, его дед и в самом деле не так уж и нуждался в уходе. В свои восемьдесят девять он был в полном рассудке, мог передвигаться по квартире (причем категорически отказываясь от палочки), сам ходил в туалет, даже пытался мыть после себя посуду (которую, конечно, потом за ним приходилось перемывать). Единственное — это зрение. Дед был практически слепым.
Сегодня утром он поздравил Рому с днем рождения. И это тоже польстило юноше — не каждый старик может похвастаться хорошей памятью, но что-что, у его деда с этим делом никогда не было проблем. Он помнил наизусть телефоны всех своих фронтовых друзей (которых с каждым годом становилось все меньше), телефоны диспетчерских, ЖЭКов, РЭУ, собесов, участкового и так далее, он прекрасно помнил, где и на какой полке у него что лежит, и если его разбудить посреди ночи и спросить, где хранятся саморезы, он без запинки скажет, что на балконе в ящике есть две коробки из-под леденцов «Момпасье», перетянутые резинкой от бигудей, там-то и лежат искомые саморезы…
Он поздравил его, сунув трясущейся рукой Роме тысячную купюру, и попытался поцеловать внука, но тот мягко и вместе с тем решительно уклонился от этого жеста. Этому было несколько причин. Ну, во-первых, хоть дед и старательно чистил остатки зубов и вставную челюсть, пахло от него далеко не розами. Во-вторых, его щетина. Ему неоднократно пытались подарить электробритву, но упрямый старик признавал только доисторическую бритву с накладными лезвиями (которые уже проржавели до дыр) и облезлый помазок, напоминающий хвост пожилого зайца, и с маниакальным упорством скоблил свое морщинистое лицо. В итоге часть щетины он сбривал нормально, даже резался при этом, а часть оставалась на прежнем месте, как редкий кустарник в пустыне. А в-третьих, ну не хотел Рома испытывать на себе проявления подобной нежности, и уж тем более от старика. Он и матери-то не особенно позволял целовать себя…
![Не та дверь [сборник]](/storage/book-covers/a1/a161630a6831ca61a15efa30bdc7d66f7facaaf9.jpg)
