Вечером, по обыкновению, зашел ко мне мой старый университетский товарищ. Мы оба жили в деревне, в нескольких верстах друг от друга, и встречались почти ежедневно. Он был красивый блондин, и задумчиво-нежное выражение его глаз кружило голову не одной женщине. Меня привлекали в нем невозмутимое спокойствие и трезвый ум.
В тот день я заметил, что ему как-то не по себе: он не поднимал глаз и нервно ударял себя хлыстом по ногам. Я не считал удобным спрашивать о причине его очевидного волнения, но вскоре он сам заговорил:
— Ты знаешь, со мной сегодня произошел глупейший случай.
Я удивился; было почти невероятно, чтобы «глупейший случай» произошел с таким всегда уравновешенным человеком.
— Сегодня утром, — продолжал он, — у нас в деревне вспыхнул пожар. Сгорела хата…
— А ты, чего доброго, бросился в огонь? — прервал я его чуть насмешливым тоном.
Он пожал плечами и, как мне показалось, слегка покраснел; впрочем, может быть, это луч заходящего солнца осветил его лицо.
— Загорелась, — сказал он, помолчав, — пенька на чердаке, а несколько минут спустя и крыша. Я в это время читал Сэя, очень интересную главу, но при виде клубов черного дыма и языков пламени, выползавших из щелей возле трубы, мною овладело обывательское любопытство, и я потащился туда. Все население было в поле, потому я застал там лишь нескольких человек: двух горестно причитавших баб, жену органиста, пытавшуюся предотвратить пожар с помощью образа святого Флориана, и мужика, который раздумывал, держа обеими руками пустое ведро. От них я узнал, что хата заперта, а хозяин с женой ушли в поле.
«Вот она, наша система строительства, — подумал я, — дом пылает, как будто он заряжен порохом…»
Действительно, в несколько минут вся крыша была объята пламенем; дым ел глаза, а огонь так обжигал, что я попятился, опасаясь, как бы не загорелся мой китель.
Тем временем сбежались люди с баграми, топорами и водой; одни стали выламывать плетень, хотя ему ничего не угрожало, другие принялись лить воду из ведер, но так, что, не задев огня, облили всю толпу, а одну бабу даже повалили на землю. Я не давал никаких советов, видя, что огонь не угрожает другим постройкам; спасти же эту хату было уже невозможно.
Вдруг раздался крик:
— Там ребенок, маленький Стась!
— Где? — спросил кто-то.
— В хате… спит в лохани у окна. Да выбейте стекло, еще живым вытащите его!
Никто, однако, не двинулся с места.
Солома на крыше догорела, а стропила пламенели, как раскаленная проволока. Признаюсь, когда я это услышал, у меня необычно дрогнуло сердце.
«Если никто не пойдет, — подумал я, — тогда пойду я. На спасение ребенка понадобится полминуты. Времени больше чем достаточно, но — какая адская жара!..»
— Ну же, пошевеливайтесь! — кричали бабы. — Ах вы собачьи души, а еще мужики!..
— Лезь сама в огонь, раз ты такая умная! — огрызнулся кто-то в толпе. — Тут верная смерть, а дитя слабое, как цыпленок, все равно уж задохлось…
«Хорош! — подумал я. — Никто не идет, а я все еще колеблюсь!» — «Хотя, — шепнул мне здравый смысл, — какой черт толкает тебя на эту бессмысленную авантюру? Откуда ж тебе знать, где там лежит ребенок? Может, он вывалился из лохани?»
Балки уже обуглились и, потрескивая, начали прогибаться.
«Нужно же в конце концов проникнуть туда, — думал я, — каждая секунда дорога. Нельзя, чтобы ребенок сгорел, как червяк». — «А если он уже мертв?.. — отозвался здравый смысл, — тогда даже китель жалко».
Издали донесся отчаянный женский вопль:
— Спасите ребенка!
— Держите ее! — закричали возле хаты. — Кинется баба в огонь и погибнет…
В толпе послышалась какая-то возня и тот же вопль:
— Пустите меня!.. Там мой ребенок!..
Не вытерпев, я бросился вперед. Меня сразу обдало жаром и дымом, крыша затрещала так, будто ее разламывали на части, труба развалилась, и посыпались кирпичи. Я почувствовал, что у меня тлеют волосы, и, обозлившись, отпрянул.
«Что за глупая сентиментальность! — рассуждал я. — Ради горсточки человеческого пепла превратиться в пугало… Еще скажут, что я хотел дешевой ценой прослыть героем…»
Вдруг меня толкнула какая-то молодая девушка, бежавшая к хате. Послышался звон выбитых стекол, а когда внезапный порыв ветра развеял завесу дыма, я увидел ее: припав к подоконнику, она перегнулась всем телом в избу, так что видны были ее немытые ноги.
— Что ты делаешь, сумасшедшая? — крикнул я. — Там уже труп, а не ребенок!..
— Ягна!.. Вернись! — звали из толпы.
Провалился накат, искры взметнулись в небо. Девушка исчезла в дыму. А у меня потемнело в глазах.
— Ягна! — повторил тот же плачущий голос.
— Сейчас!.. Сейчас!.. — ответила девушка, пробегая мимо меня обратно.
Она с трудом тащила на руках мальчика, который проснулся и орал благим матом.
— Стало быть, ребенок жив?.. — спросил я.
— Здоровехонек!..
— А девушка?.. Это его сестра?..
— Какое! — отвечал мой друг. — Совсем чужая; даже работает у других хозяев; да ей самой-то не больше пятнадцати лет!
— И ничего с нею не случилось?..
— Платок прожгла да немножко волосы опалила. По пути сюда я видел ее: она чистила картофель в сенях и, фальшивя, мурлыкала под нос какую-то песенку. Я хотел выразить ей мое восхищение, но, когда подумал об ее безудержном порыве и своей рассудительной сдержанности при виде чужого несчастья, меня охватил такой стыд, что я не посмел сказать ей ни слова… Уж мы такие… — прибавил он и умолк, срезая хлыстом стебли трав, растущих вдоль дороги.
