Сан-Франциско, 1875 год
Ральф Монтгомери не знал, что сказать. Даже на смертном одре его бабушка старалась навязать свои желания каждому — от повара до членов городского совета. Возможно, самым удивительным было то, что ему до сих пор удавалось избегать этой ловушки.
— Ты слушаешь меня, Ральф? — В тоне Миллисент Монтгомери звучало раздражение. Ее внук был с ней вежлив, но его равнодушный взгляд говорил, что его интерес к разговору пропал. Он умел держать свои мысли при себе, но Миллисент уловила признаки его тихого бунта. — Не думай, что тебе удастся отвертеться, — заявила она.
Ральф откинулся в кремовом бархатном кресле и вытянул ноги, рассеянно потер колено. Небо за окном было затянуто тучами. Когда погода изменится, боль ослабнет. Но сейчас начинался дождь.
— Что, болит нога?
Он понял, что массирует ее, и убрал руку.
— Немного.
Девять месяцев назад, когда обвалился вход двенадцатой шахты, Ральфа придавило упавшим бревном. Из-под завала его вытаскивали целый день. Он выжил благодаря каменному карману, образовавшемуся вокруг его головы. Он не терял сознания, и у него была уйма времени, чтобы представить себе собственную смерть или жизнь без одной ноги. Боль в сломанной ноге была такой невыносимой, что в некоторые мгновения он бы предпочел смерть. Но Ральф Монтгомери унаследовал от бабушки упрямый характер. Та сила духа, которая двигала Миллисент Монтгомери в восемьдесят лет, поддерживала Ральфа в тридцать три года. Возможно, именно из-за того, что он сам столкнулся со смертью, бабушка выдвинула свое требование. Ральф не сомневался, что она вынашивала свою идею с тех пор, как он вернулся из Невады. Теперь, когда он начал снова ходить, она решила, что пора поговорить с внуком. Ральф не собирался объяснять бабушке, что, судя по его опыту, прикованность к постели не является препятствием для занятий сексом. Если бы она это поняла, то начала бы давить на него еще несколько месяцев назад.
— Ты занимаешься гимнастикой? — спросила Миллисент, вглядываясь своими ясными голубыми глазами в лицо внука. Она сразу поймет, если он солжет.
— Занимаюсь. Каждый день, — ответил он серьезно, но в уголках его рта появилась ироническая улыбка. — Боюсь, что сегодня мое расписание нарушено. Потому что сижу у тебя.
— Не дерзи! — прикрикнула бабушка. — Я тебя сюда не звала.
Он усмехнулся, неловко поднялся на ноги и поцеловал Миллисент в щеку.
— Звала, бабушка, и не пытайся отрицать это.
Ральф снова сел. Он заметил, что старушка была тронута этим неожиданным проявлением нежности.
— И вот я здесь. Как всегда, послушный внук, готовый выполнять все твои требования, чтобы остаться в твоей милости… — Он сделал паузу и прибавил тихо: — И в твоем завещании.
— Ну и нахал!
— Да, мадам. — Ральф видел, что Миллисент пытается скрыть улыбку. — Однако ты выглядишь очень хорошо, — продолжал он. — Не думаю, что в ближайшее время я войду во владение семейным состоянием. Я говорил с врачом. Он сказал, что ты совершенно здорова.
— У меня воспаление легких.
— У тебя простуда.
— И это значит: совершенно здорова? Простуда может перейти в чахотку.
— Она может перейти и еще во что-нибудь, но бессмысленно сейчас беспокоиться об этом. Доктор Харви говорит, что ты переживешь нас всех.
Старушка фыркнула, расправила плечи, вскинула голову и приняла царственную позу.
— И ты не можешь прогнать доктора Харви, потому что я оплачиваю его счет, — не отступал Ральф.
— Вот почему он говорит тебе, что я совершенно здорова, — съязвила она. — Я буду лежать мертвой и окоченевшей, а он не захочет признать это. Я для него золотая жила.
— Для меня тоже, бабуля. — Ральф встал, взял свою трость из черного дерева. — Поэтому я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.
— Тогда ты сделаешь то, что я прошу. Уверяю тебя, мое здоровье — в твоих руках.
— Завтра День благодарения, — напомнил он. — Я вряд ли смогу подарить тебе правнука к Рождеству. По крайней мере, моего сына. Ты ведь знаешь, такой подарок готовят девять месяцев. — Миллисент поморщилась. Ральф любил подтрунивать над старушкой. — Надеюсь, твой хрупкий организм продержится такой срок, — сказал он сухо.
— Я чувствовала бы себя лучше, если бы к этому времени ты был бы помолвлен с какой-нибудь молодой леди, — произнесла она с легкой грустью.
На лице внука появилось жесткое выражение. Его глаза стали такими же серыми и холодными, как затянутое тучами небо, и рука так крепко сжимала трость, что побелели пальцы.
— Мне не нужен бастард, — предупредила она. — Если именно так ты думал выполнить мою просьбу, то выкинь это из головы. Такое решение неприемлемо. Я вырастила тебя и заслужила то, о чем прошу. Ты должен считаться с моими желаниями. Кроме того, не все женщины такие, как Кэтрин Хейл. Хватит носить траур по женщине, которая даже не умерла.
Глаза Ральфа сузились, но он проглотил бабушкины слова и ничего не возразил.
— До свидания, бабушка, — сказал он спокойно.
Глядя на внука, идущего к двери, Миллисент пожалела о своих словах. Не нужно было напоминать о Кэтрин Хейл. Ральф был безумно влюблен в нее, но ее больше интересовали деньги, а не любовь. Понимал ли ее внук, что именно она, бабушка, подстроила так, чтобы Ральф обнаружил связь своей невесты со своим лучшим другом? Это случилось десять лет назад, и до сегодняшнего дня Миллисент не упоминала имя Кэтрин. Но она никогда не забывала ее. После того как внук обнаружил двойное предательство — и со стороны возлюбленной, и со стороны друга, — он сделался очень недоверчивым и осторожным. Эти качества, правда, помогали ему в бизнесе. Конкуренты никак не могли разобраться в его стратегии. Он вел переговоры с правительством о западных железнодорожных линиях. После завершения строительства трансконтинентальной дороги шесть лет назад акции Ральфа у его инвесторов и в министерстве невероятно поднялись. Он поддержал строительство «Пасифик», и эта сделка вчетверо увеличила его состояние. Семья вкладывала деньги в добычу полезных ископаемых, но Ральф не считал ее перспективной. Неизвестно, сколько еще времени земля будет щедро отдавать свои залежи золота в Калифорнии или серебра в Неваде.
