Мартин Хайдеггер
Мой путь в феноменологию
Моя академическая учеба началась зимой 1909/10 годов на теологическом факультете университета Фрайбурга. Впрочем, профилирующие занятия теологией оставляли еще достаточно места для философии, и без того входящей в учебный план. Так что с первого же семестра на мой ученический пульт в факультетском интернате встали оба тома «Логических исследований» Гуссерля. Книги были взяты в университетской библиотеке. Срок сдачи всегда мог быть без затруднений продлен. Ясно, что этот труд не часто запрашивался студентами. Как же в столь чуждом для него окружении попал он ко мне на стол?
По некоторым намекам в философских журналах я узнал, что гуссерлианский образ мыслей был предложен Францем Брентано, чья диссертация «О различных значениях сущего у Аристотеля» (1862) служила с 1907 года посохом в моих первых неуклюжих и беспомощных попытках проникнуть в философию. Довольно смутно задело меня рассуждение: если сущее сказывается в различных значениях, то какое сущее, в таком случае, имеет значение путеводное и основное? Что есть бытие? На последнем году моего обучения в гимназии я наткнулся на сочинение тогдашнего профессора догматики фрайбургского университета Карла Брайга «О бытии. Абрис онтологии». Книга эта вышла в 1896 году, ко времени, когда ее автор стал экстраординарным профессором философии факультета теологии фрайбургского университета. Основные разделы сочинения сопровождались приложением обширных цитат из Аристотеля, Фомы Аквинского и Суареса, и здесь же, кроме того, анализировалась этимология слов, обозначающих основные онтологические понятия.
От гуссерлевских «Логических исследований» я ожидал решительного продвижения в вопросах, поднятых в диссертации Брентано. Однако мои старания разыскать ответ оказались напрасными, потому что, я смог понять это гораздо позднее, неверен был метод моего поиска. Тем не менее, я был настолько впечатлен работой Гуссерля, что даже не обладая достаточным ее пониманием и в последующие годы никак не мог избавиться от ее плена. Магические чары, исходящие от книги, распространялись и на чисто внешнее в ней: на шрифт, каким она была набрана, на титульный лист. На титульном листе который и сейчас живо стоит в моей памяти стояло название «Издательство Макса Нимейера». Название это ассоциировалось с загадочным словом «феноменология», которое всплывало в подзаголовке второго тома. Я мало знал в то время об издательстве Макса Нимейера и его деле, и столь же малым и неопределенным оставалось мое понимание самого слова «феноменология». Насколько оба имени «издательство Нимейера» и «феноменология» связаны друг с другом, вскоре должно было проясниться.
После четырех семестров я отказался от теологических штудий и всецело посвятил себя философии. Правда, лекции по теологии я продолжал посещать еще и после 1911 года, но лишь Карла Брайга о догматике. На это меня подтолкнул интерес к спекулятивной теологии, но, прежде всего, та убедительная манера мышления, которую демонстрировал на каждом занятии сам Брайг. От него, на прогулках, в которых я имел возможность его сопровождать, я впервые услышал о значении Шеллинга и Гегеля для спекулятивной теологии в отличие от ученых систем схоластики. Так в поле моего зрения попали напряженные отношения между онтологией и спекулятивной теологией как каркасом метафизики.
Разумеется, все это временно отступило на задний план по сравнению с тем, что обсуждал на своих семинарах Генрих Риккерт: две работы своего ученика Эмиля Ласка, погибшего в звании рядового на галицийском фронте. Риккерт посвятил «дорогому другу» вышедшее в том же году третье, полностью переработанное издание труда «Предмет познания. Введение в трансцендентальную философию». Посвящение должно было, одновременно, означать влияние ученика на учителя. Обе работы Эмиля Ласка «Логика философии и учение о категориях. Исследование об области влияния логических форм» (1911) и «Учение о суждении» (1912) в свою очередь достаточно отчетливо свидетельствовали о влиянии гуссерлианских «Логических исследований».
Эти обстоятельства вынудили меня заново проработать произведение Гуссерля. Однако повторный штурм вновь оказался неудовлетворительным, поскольку я не преодолел главного затруднения. Оно касалось простого вопроса: как должно приводить в исполнение способ мышления, называемый «феноменологией». Беспокойство возникало вследствие раздвоенности, о которой, на первый взгляд, свидетельствовала работа Гуссерля.
Вышедший в 1900 году первый том «Исследований» содержал опровержения психологизма в логике посредством доказательства, что учение о мышлении и познании не может основываться на психологии. Но вышедший годом позже в три раза более объемистый второй том, напротив, при построении познания содержал описания сущностных актов сознания. Итак, все-таки психология. Иначе к чему бы быть в пятом исследовании параграфу (9) «Значение разграничения «психических феноменов» у Брентано»? Следовательно, со своими феноменологическими описаниями феноменов сознания Гуссерль снова впадал в им же опровергаемую ранее позицию психологизма. Однако если столь грубая ошибка не может быть приписана произведению Гессерля, что есть, в таком случае, феноменологическое описание акта сознания? В чем же состоит существо феноменологии, если она не логика и не психология? Появляется совсем новая философская дисциплина со своими собственными структурами и приоритетами?
