В тоске по юности моей…
Н. А. Некрасов
Вот наконец-то и мне отломилось!..
Я встретил ее на Невском, в июле, часов в одиннадцать вечера, когда нетрезво вывалился из бара Дома журналиста. У нее были черные вьющиеся длинные волосы, улыбчивая задорная мордашка и крепкая узкобедрая фигурка.
Она стояла рядом с ящиками уличного торговца пивом и курила.
— Ты с ним? — мимоходом спросил я, кивнув на пялившегося на нее пивного человека в кепочке с длинным козырьком.
— Нет, — серьезно ответила она.
Перейдя Литейный, я оглянулся. Она, улыбаясь и глядя мне в глаза, приближалась.
Ее звали Рита, ей было восемнадцать лет. Через пятнадцать минут после знакомства мы уже изливались друг другу в признаниях, через двадцать решили не разлучаться всю жизнь.
Потом мы сидели в темном сквере у памятника поэту Некрасову неподалеку от рынка, носящего почему-то его же имя. Она курила. Сейчас она докурит сигарету, мы поедем ко мне и уже не расстанемся никогда.
— Только мне надо забросить ключи подруге, — сказала Рита. — Мы вместе снимаем квартиру, она не попадет домой.
— А где эта подруга сейчас?
— Здесь рядом, на Чайковского, у знакомых ребят. Там у них пьянка. Позвоним из автомата, и она выйдет.
Мы подошли к мрачному пятиэтажному дому.
— Я сейчас, — сказала она. — Только вверх и вниз.
— Но мы же звонили, она должна выйти.
— Не волнуйся, через полминуты приду. Так будет быстрее.
Не случись всего предыдущего, ни за что бы ее не отпустил. А так — я уверен в ней.
Дверь лифта металлически лязгнула, кабина медленно, скрипя и содрогаясь, двинулась вверх. Я начал в нетерпении расхаживать по просторной парадной.
Прошло полминуты, десять минут, полчаса. Ее не было.
Дом этот, надо сказать, был необычен тем, что на каждом этаже была лишь одна квартира, тянувшаяся по всей длине здания.
«Первый этаж отбрасываем, — в азарте соображал я, взбегая по ступеням. — Второй, видимо, тоже. Остается всего три квартиры».
Я остановился у квартиры третьего этажа: белые, голубые, черные кнопки звонков, без табличек и с оными. Фамилии — от заурядного Петрова до нелепого, через «а», Камара. Кто же, прошаркав бесконечным коммунальным коридором-резонатором, откроет мне двери, если вообще откроет? О чем я у него спрошу? А ведь есть еще квартиры на четвертом, на пятом этаже. Все бесполезно… Я вновь спустился вниз.
В это время где-то наверху гулко хлопнула дверь и раздались звуки легкой пробежки по ступеням — ближе, ближе! Как я ошибся в ней! Конечно же, усадили за стол, налили, заставили выпить — но ведь вырвалась, знает, что я все еще жду.
Мимо меня пробежал, пряча глаза и поправляя фуражку, раскрасневшийся встрепанный курсант военного училища и выскочил на улицу. Затем дверь наверху вновь заработала, послышались нетвердые шаги, и передо мной возник полупьяный небритый парень, кучерявый и усатый. Мы уставились друг на друга.
Наконец, помолчав и, видимо, огорчившись, что кроме меня в подъезде никого не оказалось, парень печально вздохнул и стал рассказывать: пьет он уже четвертый день, на работу не ходит, а вообще трудится на заводе кузнецом, и жена, когда вернется из поселка Коммунар от лучшей подружки, у которой торчит уже неделю, наверняка его убьет.
— Это не к тебе пошла такая черненькая девчонка? — прервал я его.
— Нет, от меня ушел курсант, — логично ответил он. — Какие-то малолетки снимают на четвертом этаже — наверное, она туда пошла.
— Ты их знаешь? — цеплялся я за соломинку. — Давай, вместе сходим.
Но тут запивший кузнец проявил трезвое благоразумие:
— Нет, друг, это твои дела. Может, выйдет еще. Посиди, подожди.
Я сел на подоконник. Помявшись, парень сел рядом. Повздыхав, он обнял меня за плечи:
— Устал я, ох как устал!..
Кузнец склонил голову мне на плечо, потом медленно сполз на пол и оказался стоящим на коленях. Щекой он начал тереться о ширинку моих брюк. Я все понял…
— Сократись, друг, — решительно отстранил я его, — не люблю я этих штук!
Вздохнув еще более тяжко, он встал и, что-то бормоча, стал неохотно подниматься по лестничному маршу. Дойдя до своей площадки, он, однако, не ушел в квартиру, а, облокотившись на перила, начал смотреть на меня сквозь пролет жалостливыми глазами. Я вышел на улицу.
…Когда-то в детстве, играя на песчаных пустошах Сестрорецка, я потерял подаренный бабушкой серебряный полтинник двадцатых годов с изображением кузнеца, взметнувшего молот над наковальней. Сколько было отчаяния, слез, бессмысленного и безнадежного просеивания песка! И вот теперь, через тридцать лет, молотобоец внезапно вынырнул из небытия. Хотя этот, вероятно, работает с молотом уже совсем другой системы.
Часы показывали половину первого. Ночь была словно конец жизни. И вот итог: вместо Риты и неразлучной любви — небритый полупьяный кузнец-педик, черные улицы, бесконечная тряска в подвернувшемся троллейбусе… Терпи…
© 2007, Институт соитологии
