От системы привилегий к равенству перед законом
С XVIII в. история России становится частью истории Запада, и трансформация, которую претерпело российское дворянство между 1861 и 1914 гг., является составной частью общеевропейского процесса. Этот процесс преобразований был с разных позиций исследован двумя историками, Джеромом Блюмом и Арно Майером. Блюм описал процесс освобождения крестьян в странах Европы в период с 1770 по 1860 г., определив его как водораздел между традиционным обществом и современным. Как на Западе, так и в России традиционное общество было «разделено на слои или сословия, образовывавшие иерархическую лестницу статуса и привилегий. Сословия определялись в соответствии с законом и обычаем, которые устанавливали иерархию привилегий и обязанностей и которые определяли данное общество»>{1}. Каждому сословию было предписано выполнение определенной общественной функции, и место сословий в социальной иерархии определялось в соответствии с относительной важностью этих функций для общества. Права, привилегии и обязательства людей определялись почти исключительно принадлежностью к тому или иному сословию, и обычно эта принадлежность была наследственной>{2}.
В современном обществе, напротив, «закон един, и все граждане, по крайней мере в принципе, равны перед законом». В силу всеобщего равенства перед законом, «власть распределяется в соответствии с богатством», т.е. действует порядок, прямо обратный существовавшему в сословном обществе, где власть и была главным источником богатства>{3}.
Согласно Блюму, ключевым моментом преобразования сословного, основанного на статусе и привилегиях, общества в общество всеобщего равенства перед законом было освобождение крестьянства. Хотя установление режима всеобщего равенства перед законом отличалось незавершенностью и было растянуто во времени, так что «крестьянство зачастую подвергалось различным ограничениям и располагало меньшей полнотой прав, чем другие граждане», тогда как «дворянство все еще обладало статусом и привилегиями, недоступными для других», но это были всего лишь «пережитки прошлого, обреченные на полное искоренение с ходом времени». К 1914 г. «наследственные сословия» были вытеснены из жизни «классами, определяемыми общностью интересов и местом в экономической жизни», так что потрясений Первой мировой войны оказалось достаточным, чтобы окончательно похоронить «последние существенные остатки старого порядка вещей»[1].
Блюм признает, что и после освобождения крестьян «сельское хозяйство осталось главным сектором хозяйственной жизни», земля сохранила роль «главной формы богатства», и «вплоть до 1914 г. дворянство владело большей частью имений. Но при этом оно утратило прежний привилегированный статус и превратилось в обычных землевладельцев, имеющих точно такие же права и привилегии, как и все другие собственники земельных участков. Утрата сословного статуса [и ответственности за крестьян, проживающих на их землях] обессмыслила саму концепцию дворянства»>{4}.
В сущности, Блюм допускает, что уничтожение прежних порядков не было делом ни простым, ни быстрым. Европа оставалась обществом, основанным на почтительности, и даже лишившись опоры на закон, дворянство продолжало сохранять приоритетные позиции в обществе. Благодаря этому приоритетному положению дворяне обладали «влиянием, далеко превосходившим их численный удельный вес, способности и вклад в общественную жизнь». При всем этом, по мнению Блюма, богатая и титулованная знать, «цвет» тогдашнего общества, состояла преимущественно из столь же малозначительных и ни к чему не пригодных людей, как и аналогичные им современные люди»>{5}.
По мере того как идеи равенства делались все более общепризнанными, а уверенность буржуазии в себе укреплялась, дворянству пришлось делиться политическим влиянием и своим привилегированным статусом с нетитулованными представителями общества, завоевавшими место под солнцем на государственной службе благодаря образованию и способностям или в результате выдающейся карьеры в бизнесе или в профессиональной деятельности. «Высшие слои дворянства и буржуазии перемешались, в результате чего знать обуржуазилась, а буржуазия украсила себя реликтами феодализма»>{6}.
В отличие от Блюма, Майер подчеркивает не изменения, привнесенные в европейскую жизнь освобождением крестьянства, а преемственность. Вплоть до 1914 г. традиционные, т.е. доиндустриальные и добуржуазные, элементы общественного устройства представляли собой не «загнивающие и хрупкие остатки исчезающего прошлого», а вполне живые и полнокровные структуры европейской жизни. Традиционные элиты — «дворяне, служившие в гражданской и военной сферах», равно как и «земельные магнаты», — успешно приспособились к изменившимся временам: первые за счет того, что не имевшие дворянских корней новые кадры чиновников успешно воспитывались в духе «благородных традиций», а вторые — прекрасно освоили «принципы капитализма и политику закулисных влияний». Дворяне-землевладельцы превратились в сельскохозяйственных предпринимателей и овладели искусством «использовать лоббирование и связи в политических и административных сферах для защиты собственных интересов. Землевладельцы с успехом усвоили классовое самосознание и действовали соответственно». Но, по мнению Майера, это вовсе не говорит об их
