Князь Варганский или последний из рода
Ворон кружил в небе. Не обычная ворона, которых в этих местах было навалом, а самый настоящий ворон. Откуда он здесь, в этих краях? Чёрный, будто кусок ночи, протыкающий насквозь пронзительно-голубое небо.
Ворон ждал меня, я точно знал, что он прилетел за мной. Моя кончина близка.
Раскуроченная ламель панциря, зияющая и неестественно пузырящаяся рана на груди — все не оставляло и капли надежды. Выжигающая меня изнутри пуля, начинённая мертвой ойрой — именно она лишала даже малейших шансов на исцеление.
Боли я не ощущал, хотя почему-то очень хотелось ее почувствовать. Чтобы жгло, чтобы рвало на части, чтобы опрокинуло в беспамятство… Но панцирь всадил в меня весь запас живицы, что имелся, и теперь я ничего не чувствовал. Собственная регенерация не могла заживить раны, обернуться в волка я не мог, а живица попросту сделала из меня обездвиженное бревно.
Тот, кто выстрелил, знал, что так просто меня не убить. Поэтому пули начинили мёртвой ойрой. И это сделал кто-то из своих — сомнений не было, мятежники не подобрались бы так близко к нашему лагерю.
Бесовское отродье! Выстрелил исподтишка так, что я даже разглядеть не успел. Смешно, но злился я на этого предателя как-то не всерьёз. Меня убил мой же подчиненный — как пить дать. Сам змею на груди пригрел.
Перебрал в голове лица солдат, попытался вспомнить последние приказы, выговоры. Может, кого и обидел? И — вот же скотство! Ничего подобного не смог припомнить. Ни проступков, повлекших замечания, ни злых взглядов, вообще ничего.
Значит, за мою смерть заплатили. Наверняка так. Псу Императора немало народу желало смерти. Ну и поделом мне! Знал, что в конце концов этим все и кончится. Слишком быстро я взлетел до звания генерала, слишком дерзко жил и слишком много нажил врагов. А больше ничего и не нажил.
Я проиграл, потеряв всё: и свою славу, и месть, и даже жизнь. Кроме этого ничего у меня не было. И после меня ничего не останется.
Усмехнулся собственным мыслям — только ведь хотел остепениться. Думал: задавим мятеж, вернусь домой, подам в отставку, позову Катюшу замуж, детишек нарожаем. И на, тебе! Мертвая ойра в груди.
Обидно было умирать вот так. Злился я на себя, корил себя, понимал, что уже ничего не изменить. Всю жизнь посвятил поискам того, кто заслужил моей мести, но так и не нашел виновного. Искал неведомого врага, убившего моих родителей и сломавшего мне жизнь. Искал, искал… из-за этого не завел семью, не заимел детей, ничего не сделал и никого после себя не оставил.
Земли княжества распродали, пока я воевал, родовое древо сожгли вместе с Вороновым Гнездом во время очередного восстания. Ни княжества, ни рода. Ни-че-го.
И род Гарванов умрет вместе со мной — последним его представителем.
Теперь только и остается смотреть, как символ рода — ворон медленно кружит в пронзительно голубой синеве. Он заберёт меня в Ирий, унесет на своих крыльях к предкам, и тогда моя душа успокоится.
Если, конечно же, предки меня не проклянут и не изгонят, за то, что я так бездарно растратил жизнь и ничего не сделал для рода.
Вдруг ворон, стремительно описав круг, устремился вниз, прямиком ко мне. Неужели начнет клевать живьем?
Нет, ворон ворона узнает, ворон ворона не тронет. Вспомнил почему-то Гарыча, жившего у нас в башне воронятни. Может быть это и есть мой старинный друг? Прилетел со мной проститься?
Нет, любимого ворона семьи давным-давно нет, этот хоть и был на него похож, но он не мог им быть.
Ворон приземлился прямиком на мою грудь, правая лапа едва не угодила в окровавленную рану. Ворон задумчиво наклонил голову набок и уставился на меня блестящими черными глазами.
Я безотрывно смотрел на него, что-то было в его глазах такое — завораживающее. Ворон резко перескочил на наручи панциря, заставив меня вслед повернуть голову. Его когти скребли по черной матовой броне, и он вдруг взял и клюнул меня в запястье.
Какое-то притупленное изумление — я сразу же ощутил, что он клюнул в браслет. В тот проклятый браслет, из-за которого я однажды в порыве гнева и отчаянья едва не отрубил себе руку. Двадцать пять лет я не мог снять браслет, и вот вдруг прилетел ворон, клюнул — и темные деревянные бусины осыпались с кожаного шнурка.
Ощутил облегчение. Ворон снова уставился на меня, склонил голову, приблизившись к лицу, и так внимательно, испытующе заглянул в глаза, словно бы ждал от меня каких-то слов.
Но нет — наверняка он ждал последнего вздоха, последнего удара сердца. Зла на ворона не держал. Теперь я просто добыча.
Толчки в груди становились все более редкими и слабыми, навалилась слабость и безразличие. Теперь лик ворона, нависший надо мной, затмил все вокруг. Кажется, даже небо потемнело и слилось с его чернотой. А может, я просто слишком долго умирал и уже наступила ночь?
Тихо так стало, безмолвно, пусто. Не ощущал я ни запаха сочной весенней травы, ни дуновение ветерка, ни касаний ворона, который — я видел, но не чувствовал — положил мне лапу на щеку, будто бы хотел утешить, хотел сказать, что все закончилось.
