Как это всё-таки славно – вернуться из полета домой. А еще славнее – сразу на дачу, потому что лето мои проводят на даче. Я специально не поехал в Кунцево на такси, а двинул, как в детстве, на электричке, а от станции – по пыльной тропинке к лесу, потом через лес, и вот я уже шагаю вдоль дачного городка, и мои губы сами собой растягиваются в счастливую улыбку.
– Гена! Сергей прилетел! – закричала мама, увидев меня, бросила стирку и пошла мне навстречу, вытирая ладони о подол. И лицо у нее сияет точно так же, как у меня, и на руках она стирает не потому, что машинки нет, машинка есть, и ого-го какая, а потому же, почему я не поехал сюда на тачке: здесь все должно быть как в моем детстве, то есть, как в ее молодости.
Сколько в ней грации, сколько чего-то такого тонкого женского, неуловимо-аристократичного, что так редко встречается на Земле, а тем паче в космосе. Необходимость всегда быть в форме диктует ей профессия, но, думаю, штука не только в том… А это ее синее клетчатое платье, оно и вовсе делает ее похожей на фею. Хотя, не знаю, откуда я взял, что феи носят клетчатые платья…
И вот она идет мне навстречу, и ее светлые, крашеные, конечно, волосы падают на глаза, на золотистую кожу лица… И эдипов комплекс, ребята, тут ни при чем, просто за время полета я успеваю забыть, какая у меня красивая мама и всегда этому радуюсь заново.
А вот и Генка! Он младше меня аж на пятнадцать лет. У нас разные отцы, но это не мешает мне любить его больше всех на свете. Сразу после мамы.
– Серега-а!!! – кричит он и, обгоняя мать, мчится ко мне босиком. – Что привез?!!
В десять лет люди, как правило, не страдают излишней сентиментальностью.
А я – да, привез ему кое-что. Конечно, привез. И он знает, что я о нем не забуду… И вот он уже висит на мне, и вот он уже лезет по мне, как по отвесному склону, и вот он уже сидит на моей шее, и гордости его нет границ.
– Сереженька, – говорит мама, уткнувшись лбом мне в плечо, – как вы, все-таки, подолгу летаете…
– Меня не было всего полгода, – возражаю я и глажу ее ровные тонкие волосы. – Как вы тут?
– Ты, наверное, есть хочешь?
– Нет, мама, вот спать…
– Ты не отдохнул после полета? Сразу сюда?
– Серега! Ну что ты мне привез?!! – заколотил ногами мне по животу Генка.
– Отстань от брата! – застрожилась мать. – Если будешь так себя вести, я ему скажу, чтобы он ничего тебе не давал.
– Что привё-оз?! – ни капли не испугался Генка. – Что у тебя та-ам?! – и он застучал пяткой по моей правой руке, в которой я сжимал офицерский чемодан.
– Давай так, – предложил я, шагая к дому и держась левой рукой за мамину ладонь. – Давай, я сейчас отдохну, посплю, потом сядем ужинать, и вот тогда я буду всем дарить подарки.
– Да, да! – подхватила мама. – Как раз и папа приедет. Валерий Иванович будет часов в десять, – это она уже мне, как будто оправдываясь. – У него сегодня премьерный показ – «Леди Уиндермир». А я как раз ужин соберу. Праздничный. Геннадий, слезь, наконец, с брата, видишь, он устал!
Когда же она привыкнет, что я ни капельки не осуждаю ее за разрыв с отцом и за то, что она вышла замуж за дядю Валеру. И никогда не осуждал, это всегда было не мое, дело. Но она всегда оправдывается.
– Ах, так? – сказал Генка капризно. – Тогда опусти меня на землю, жестокий брат. И я до вечера пойду играть в футбол, томимый грустью и печалью беспросветной.
Нет, все-таки мать-актриса и отец-режиссер – это клиника.
Я стал медленно наклоняться, Генка, вцепившись мне в шевелюру, испуганно заверещал, потом пополз по мне вниз, но я, отпустив чемодан, перехватил его правой рукой поперек туловища, а ему, видно, стало щекотно, и он захохотал и задергал ногами в воздухе. И тогда я замер, и он тоже замер, и я, наконец, осторожно поставил его на землю.
Он отпрыгнул и сказал:
– Прилетают тут всякие из космоса, а потом ложки в столовой пропадают!
Ну, не урод ли? Я сделал резкий выпад в его сторону, якобы пытаясь поймать, но он хихикнул и так вчистил от меня, что только пятки засверкали. Но тут же развернулся и побежал обратно к дому, по ходу с притворной суетливостью крича:
– Бутсы! Бутсы! Я не могу играть без бутсов!..
– Вот сумасшедший, – улыбаясь, сказала мама. А Генка уже мчался от дома к нам, за шнурки вертя ботинки над головой.
– Гигантский пропеллер! Опасно для жизни! – противно искажая голос, вещал он. – Эвакуация поселенцев с Рамады требует особой дисциплины и внимания!
Еще минута, и он уже улепетывал от нас в сторону пруда, на берегу которого была лужайка, где местные ребята испокон веку играют во все возможные игры. Вот чертенок! То, что я служу на Рамаде, между прочим, государственная тайна. Неужели, я сболтнул в прошлый раз лишнего, или это простое совпадение? В принципе, про то что, на Рамаде есть поселения, и про то, что там трудно, знают все.
Засыпать на настоящей земной кровати, дыша свежим-пресвежим дачным воздухом и слыша, как за плотно зашторенным окном, почти как дождь, шумят деревья и стрекочут цикады, это такое счастье!
Мама, как я ее не отговаривал, отправилась на станцию, закупить продуктов для «праздничного ужина». «Позвони дяде Валере, и он купит все, что надо по дороге», – попытался отговорить ее я. «Если это будет неожиданно, ему будет приятно, – возразила она. – Премьера ведь тоже праздник, так что у нас сегодня двойное торжество. Потом, я давно уже собиралась съездить туда на разведку. А главное, если я останусь тут, и буду возиться с угощением, ты не заснешь, а так – уснешь, пока я хожу, и я буду готовить уже без всякой опаски. И вообще, я тут уже засиделась». Я знал, что ее не переспорить. Это у нас фамильное. Меня, кроме мамы, никто не может переспорить. Перед самым уходом она потрясла меня еще раз.
