— Чем меня обрадует наша доблестная медицина? — наигранно беззаботно спросила я, застегивая пуговицы на блузке.
Я с трудом, морщась и стараясь не стонать от боли, села на кушетку и внимательно посмотрела на притихшего доктора.
Багир Шеверов был мрачен и серьезен. Между бровей залегла суровая складка. За все время, что я его знаю, а знакомы мы без малого десять лет, я никогда не видела его таким. Всегда собранный, подтянутый, оптимистичный весельчак не был столь подавлен, как сейчас. Широкие плечи поникли. Добродушное, изрешеченное морщинами лицо низко опущено.
Я не торопила его с ответом, прекрасно понимая, что говорить ему будет тяжелее, чем мне слышать.
Наконец он поднял на меня яркие, сохранившие молодость зеленые глаза и тяжело вздохнув, сказал:
— Ты умрешь через шесть-семь месяцев. Если будешь проходить курс лечения, через год-полтора.
Вот так вот просто и прямолинейно, без лишней воды, ненужных заверений и обманчивых надежд на ошибочность диагноза.
— Это точно? Ошибки быть не может?
Смысла уточнять не было, но все-таки так принято. Чтобы наверняка.
— Катерина, это точный диагноз. Я бы отдал свою правую руку, лишь бы он оказался неверным или излечимым. Прости… — пряча лицо в руках, упавшим голосом закончил он.
— За что? Вы же не виноваты, а рука вам еще пригодится.
Серьезное заявление о готовности расстаться со своей рукой удивило и сильно польстило. Шеверов — гениальный хирург. Он вытаскивал с того света самых безнадежных пациентов. Меня невероятно растрогала его неподдельная печаль и желание спасти мою жизнь.
— Ты будешь проходить курс лечения? Были случаи, когда…
— А смысл? — прервала я поток начавшихся убеждений и с кряхтением растянулась на кушетке. Стало легче, но боль не прошла, сосредоточившись в области живота, остро пульсируя при каждом вздохе. — В моем случае самое лучшее лекарство — топор.
— Все шутишь, да? Ты хоть понимаешь ситуацию?! — не выдержав, рявкнул он. — Ты как жить собираешься?!
— Как жила, так и буду дальше, пока время для покоя не придет, — спокойно сказала я и вдруг с радостной улыбкой от внезапно пришедшей в голову мысли воодушевленно сообщила: — Даже еще лучше!
— Что лучше?
— Жить буду лучше, — пояснила я в ответ на недоуменный взгляд. — Мне теперь нечего бояться. Я стала свободной от любых условностей, выдуманных и никому не нужных обязательств, правил. Я теперь никому не подчиняюсь и неподвластна, кроме собственной совести и морали.
— Ты сошла с ума.
Притом доктор не спрашивал. Он утверждал.
— Отнюдь. Я совершенно адекватна. Разве вам самому не надоело бояться? Боятся осуждения со стороны, завистников, алчно ожидающих и предвкушающих ваше падение, очередных бредовых идей начальства, чиновников, остальных облеченных властью и считающих себя властителями жизней, безропотно терпеть их наглость, чванство, хамство… Не надоело?
Я иронично изогнула бровь, не спуская с доктора взгляда. Ему надоело, и мы оба хорошо это знали.
— Не бойтесь, — начала успокаивать его я, — со мной все будет в порядке. Я не наделаю глупостей и не намереваюсь нарушать закон. Просто мне выпала уникальная возможность говорить всю правду в глаза, не боясь наказания или осуждения. Хуже чем есть, мне уже не будет.
— Но почему ты отказываешься от лечения? — недоумевал Шеверов, не оставляя надежды уговорить меня.
— Провести последние месяцы жизни в больничных стенах?! Ни за что! Лучше работать буду.
— В таком состоянии?
— Я уже три месяца так живу, работаю и ничего… привыкла, — не удержавшись, хмыкнула и тут же поперхнулась воздухом. — Больно… зараза, — отдышавшись, прохрипела я.
— Не хочу, чтобы все закончилось так, — присев на корточки рядом со мной, печально сказал он. — За что тебе такое? Ты ведь хороший человек и механик гениальный.
— Я так и знала, что все самое лучшее о себе узнаю только после смерти, — шутливо произнесла я, пряча за иронией неловкость от услышанного.
— И дура редкостная, — в сердцах сплюнул он.
— Но механик-то гениальный.
— Ну, у тебя и самомнение… — нервно хохотнул доктор. — Звезды в глазах не летают?
— Нет, только голова чешется. Наверное, корона растет.
Кстати, я не кривила душой и не зазнавалась. Механик или если официально, мастер по изготовлению и ремонту магических вещей я была одной из самых лучших, если не единственная в своем роде. Моя уникальность заключалась во врожденном даре видеть природу магических механизмов, их суть, душу, если хотите. Именно поэтому каждая поломка была для меня на виду и я с легкостью ее устраняла. Об этой способности знали только мой дед и Багир. Для остальных я была талантливым, перспективным, но вполне заурядным механиком. Я не выделялась среди прочих ни в школе, ни в академии, ни на работе. В меру успешна, в меру обыкновенна. Так было нужно.
Однажды, когда я была совсем маленькая, дедушка посадил меня к себе на колени и очень серьезно попросил никому и никогда не рассказывать о своем даре. И я строго следовала его завету, сумев в свои неполные двадцать четыре года сохранить тайну. Багиров не в счет, его специально посвятили в этот секрет.
— Значит, так, — решительно сказал он, выводя меня из задумчивости, — каждые две недели ты приходишь ко мне на обследование. Регулярно строго по графику принимаешь лекарства. Даже не думай, лично проверять буду! Я тебя знаю! — сурово погрозил доктор, глядя на мою хитрую физиономию. Принимать любые лекарства, кроме варенья и сладкого я терпеть не могла. — При малейших ухудшениях, слышишь, при малейших, сразу же вызывай меня! В любое время!
