С помощью плавников-рук Этрам наконец нашел правильное положение головы внутри шлема. И тотчас же смог увидеть Арриэт, стоявшую перед ним и терпеливо ожидавшую момента, когда он будет в состоянии воспринять ощущения, создающие ее образ и ее голос.
— Этрам к Арриэт, Этрам к Арриэт, — сказал он, — ты меня слышишь?
— Да, — послышался голос Арриэт из скафандра. — Я примчалась, чтобы остаться с тобой.
— Где ты была?
— Не знаю, — сказала она, — но я соскользнула по последнему лучу солнца, чтобы остаться с тобой.
— Подойди сюда ближе, — позвал Этрам, и маленькая лампочка на конце его чувствительной антенны настойчиво замигала. — Мы совсем одинаковые, и я должен как следует рассмотреть тебя.
Она пошла ему навстречу — между двумя скафандрами осталось меньше фута. Их блестящие полированные поверхности отражались друг в друге, и, вследствие исключительного сходства обоих, приемные антенны Этрама и Арриэт резко засвистели. Очистительные воздушные фильтры впереди скафандров одновременно выбросили облачка разреженного воздуха, тогда как ингаляционные системы предпринимали отчаянные усилия, чтобы извлечь больше кислорода из окружающей атмосферы…
Арриэт была растрогана. Она живо ощущала симпатию Этрама.
— Этрам, кто мы?
— Ты и я — это пространство и время, Арриэт.
— А что такое пространство? И что такое время?
— Время — аспект бытия. Пространство — застывшее время. Ты и я — это бытие, Арриэт.
— А времени и пространства разве нет?
— Без нас нет времени и нет пространства. Через что пройдет время? Кем будет измерено пространство?
Арриэт. слегка отодвинулась. Она вдруг почувствовала, как молчаливое спокойствие разлилось по электронным приемникам чувств ее скафандра. Не глядя на Этрама, который проникал в ее мозг прямо по волнам принимающего устройства, она начала говорить как бы самой себе:
— Мы любим друг друга, потому что мы вместе, потому что мы одинаковы и потому что мои приемники говорят мне, кто ты…
— А мои — кто ты… — прервал ее Этрам.
— Да, и еще мы любим друг друга… чем еще заниматься…
— Я сосчитал все звезды, что прошли нынче по небу, — сказал Этрам оправдываясь.
— А я те, которые не проходили, — возразила Арриэт, — но это говорит лишь о том, насколько мы бесполезны.
— Мы — вершина того, что возникло из человека на Земле…
— Зернышко плода, Этрам…
— Радуга…
— Арриэт к Этраму, Арриэт к Этраму, ты меня слышишь?
— Я тебя слышу, Арриэт, только ты не должна говорить на фоне музыки.
Арриэт поняла, в чем дело, и пояснила:
— Это музыка других времен, это музыка первых людей.
— Да, но она мешает мне разобрать, что ты говоришь, Арриэт. Мой скафандр не в порядке, он недостаточно четко различает элементы.
— Ты меня видишь?
— Я тебя вижу.
— Ты меня любишь?
— Мы так одинаковы, мы существуем в одно и то же время, в одно и то же проходящее мгновение, — сказал Этрам. — Любовь — это взаимопроникновение. Ты станешь мною, я стану тобой.
— А ночь уже не поет, Этрам, уже не поет…
— Она никогда не пела, Арриэт! Это коты пели раньше. Песнью ночи был ее черный цвет и коты, что всегда разговаривали в этой черной песне.
— Исчезнувшие времена.
— Ты и я — вот сегодня и ночь и жизнь; ты и я теперь тоже похожи на котов. На лестницу нужно подниматься быстро, и лишь немногие достигают вершины. А что нам за дело до остального?
Арриэт произнесла взволнованно:
— Как и у нас, больше, чем у нас, — у бомбы есть пространство и время.
Этрам пожаловался:
— Она всегда у нас за спиной, будто отец.
— Бомба существует, — подтвердила Арриэт, и ее голос прозвучал в мозгу Этрама как отчаянный призыв; этот голос, словно зовущий на помощь, пробуждал в нем какие-то далекие воспоминания. — Бомба существует, — прибавила она. — И у бомбы было и есть время и пространство, как и у нас. Как это ужасно, Этрам!
— Мы — дети бомбы.
Голос Этрама постепенно угасал.
— Нет, не дети, — запротестовала Арриэт, — мы родители и братья, плоть, небо и недра, плодовый сад или налет инея на бомбе.
— Наша дочь — бомба!
— Наша…
— Наша сестра — бомба!
— Наша…
— Мы — плоть бомбы!
— Мы недра и небо, плодовый сад или налет инея на бомбе!
— Арриэт, Арриэт! Замолчи, — взмолился Этрам. — Замолчи! Лучше пойдем спать. Ведь заснуть — это значит проснуться от того сна, в котором царит бомба; это значит снова увидеть чем мы были, совершить прыжок в тот, иной мир…
— Не покидай меня…
— Нет. Я засну, если ты будешь рядом; мы совсем одни, и мы любим друг друга.
Арриэт подумала вслух, и ее послание дошло до Этрама:
— Любовь — это значит, что мы одно и то же и делаем одно и то же.
— Заснуть, — сказал Этрам, — это значит сбросить скафандр, атомные и электронные приемники чувств; это значит вернуться к прошлому и к тем котам, и к пению ночи, к тем временам, когда ночь пела.
— Любить друг друга… — вздохнула Арриэт.
— Мы будем спать стоя, опираясь спиной о спину.
— Я уже не знаю, где у тебя спина, Этрам.
— Я тоже, — сказал он — Но мы будем спать лежа, как в те давние времена.
— Пусть наши чувства будут хотя бы лишь дюймом ночи…
Арриэт начала снимать скафандр. Этрам сделал то же самое, Открылись их лица: без глаз, без ушей, без рта. Их головы походили на большие, почти квадратные камни, расширяющиеся кверху и покрытые бесчисленными голубыми каналами.
