Виктор Колупаев
Мама!
Что знаем мы, двадцатилетние, о войне? Мы, ни разу не видавшие разрывов бомб, не слышавшие свиста пуль, никогда не голодавшие, не знавшие, что такое похоронная, безногий отец, в тридцать лет поседевшая мать.
Что знаем мы о войне?
...Близилась экзаменационная сессия. Около Университетской рощи нельзя было пройти, не захлебнувшись запахом цветущей черемухи. Днем уже было жарко. Вечером - прохладно. Проспект Ленина от Дворца Советов до Лагерного сада заполняла шумная, смеющаяся толпа. Время вечерних и ночных гуляний.
Я учился в Усть-Манском политехническом институте на факультете операторов машин времени. Мы гурьбой шли с лекции по теории прогнозирования будущего на лабораторные занятия в десятый корпус.
- А вы знаете, - сказал Валерий Трубников, - эта лабораторная практически зачет по прогнозированию настоящего.
- Ну да! - ахнула идущая рядом со мной Вера и схватила меня за локоть. - Это правда?
- Правда, правда, - Трубников утвердительно закивал в ответ.
- Откуда ты взял? Откуда ты знаешь? - загалдели вокруг.
- Знаю - и все. Сами увидите.
Нельзя сказать, что его заявление нас обрадовало. Все знали педантичную скрупулезность старшего преподавателя Тронова, который вел лабораторные. Его любимой фразой было:
- С временем шутить нельзя.
Он выжимал из нас все. Он заставлял нас думать так, что голова раскалывалась на части. Его не устраивали витиеватые, эмоциональные рассуждения и доказательства. Ему нужна была строгая логика. Только логика.
После яркого солнца легкий полусумрак коридоров был даже приятен. Кабины учебных машин времени располагались в правом крыле здания в аудитории N_307. Все лабораторные я делал вместе с Верой. И в группе уже перестали шутить на эту тему. Привыкли.
Старший преподаватель Тронов вошел в кабину и положил на стол конверт.
- Если кому-нибудь станет плохо, нажмите вот эту кнопку, - сказал он. Это случается.
- Почему? - спросила Вера.
- Война... Что вы знаете о войне? - Тронов пожал плечами.
- Знаем, и многое, - сказал я. - Брест, Ленинград, Майданек.
- Сталинград, - подхватила Вера. - Хиросима.
- Люди, в первую очередь люди, - тихо сказал Тронов и вышел из кабины.
- Значит, мы будем участвовать в войне? - сказала Вера. - Ой, как здорово!
- "Участвовать", - передразнил я ее. - Смотреть со стороны. Кино.
- Ну да. Кино... Это не кино. Это действительно было.
Мы прочитали задание, набрали на пульте машины координаты пространства и времени и включили ее.
Пронзительно завизжали тормозные колодки, и поезд остановился. Из теплушек как горох посыпались люди. Над головами на бреющем полете пронеслись один за другим три самолета. Горели два соседних вагона. Люди скатывались с насыпи и бежали в степь. Женщины и дети.
Эффект присутствия был ошеломляюще полным.
Рядом со мной упала женщина. Она была в сером тяжелом платье, черном платке и кирзовых сапогах. Девчушка лет пяти раза два дернула ее за руку, говоря: "Мама, мама". Потом, поняв, что мама уже не поднимется, закричала страшно, захлебываясь слезами и тряся маленькими кулачками:
- Ма-а-ма!
Рядом, оставляя за собой полоску крови, ползла женщина к краю воронки, где еще что-то шевелилось, бесформенное, полузасыпанное землей, что было ее ребенком, мальчиком или девочкой.
В открытом поле смерть настигала людей быстро и безжалостно. Горели уже почти все вагоны. Обезумевшие люди бегали по полю, падали, зарываясь ногтями в землю. Пахло горелым. Пахло цветами. Это смешение запахов было настолько неестественным, диким, что хотелось кричать, чтобы криком разбить эту страшную картину крови и летней степи, детей и пулеметных очередей.
Все это навалилось на нас так внезапно. Смерть, смерть кругом. После солнца и весны, после запаха черемухи...
Какой-то офицер, еще почти мальчишка, пытался навести порядок в этом кричащем мире, приказывая лежать или бежать к балке, видневшейся метрах в трехстах, в зависимости от того, где были самолеты.
Вера стояла на обгоревшей траве рядом с воронкой.
- Ложись! - крикнул я, хватая ее за руку и рывком пытаясь бросить на землю. - Ложись!
Она вырвалась и бросилась к сидевшему метрах в пяти ребенку, спокойно подбрасывающему комья земли. И когда земля, рассыпаясь, летела ему в лицо, он смеялся и смешно отплевывался, пуская пузыри. Рядом с ним возникли бурунчики пулеметных очередей. Это его не испугало. Для него еще не существовало понятия "война".
Вера бросилась к нему и вдруг в полуметре, широко расставив руки и навалившись грудью, как бы уперлась в твердую стену воздуха, не пускающую дальше. Она стучала о невидимую преграду кулачками и что-то кричала, пока, обессиленная, не сползла вниз, к траве.
Я на ощупь нажал кнопку возврата... Панели пульта управления, высокие стойки аппаратуры, мягкий приглушенный свет, букетик цветов в стакане на столе. Скорченная фигура Веры в углу кабины, возле самого входа. Я бросился к ней и приподнял, думая, что она потеряла сознание. Но она широко открытыми глазами посмотрела на меня, вдаль, в пустоту и осторожно высвободилась. Подошла к столу, села, уронив голову на ободранную столешницу. Я знал, что творится в ее душе. Знал ее чувствительную натуру. И если я наверняка не выдержал бы еще нескольких минут, то что сейчас происходило с ней?
