Уильям Мейкпис Теккерей
Лондонские зрелища
Сэр..., я человек пожилой, не слишком крепкого здоровья и живу за городом, лишь изредка наезжаю в столицу, опасности, а главное - шум и суету которой мои привыкшие к тишине и покою нервы не в состоянии вынести. Тем не менее когда в этом году я приехал на Пасху в Лондон, где живет мой сын, меня уговорили отправиться с его пятью прелестными ребятишками и в его экипаже посмотреть некоторые лондонские достопримечательности. И доложу вам, сэр, что этих достопримечательностей оказалось более чем достаточно не только на этот день, но и на всю мою жизнь.
Дом моего сына расположен в фешенебельном квартале по соседству с П-ртм-н-сквер, а потому первое место, куда мы направились (и лошадь и кучер уже не первой молодости, и поэтому на них вполне можно положиться), была Диарама в Риджент-парке, где, как мне говорили, демонстрировали несколько любопытных картин и где, таким образом, можно было увидеть некоторые сцены из жизни других народов, не подвергая себя опасностям и трудностям дальнего путешествия. Я купил у входа билет и вошел со своими ничего не подозревавшими маленькими питомцами внутрь павильона. Более всего это, пожалуй, походило, сэр, на введение в элевсинские таинства или на обряд посвящения франкмасонов. После дневного света мы погрузились в такую кромешную тьму, что моя драгоценная Анна Мария тут же принялась плакать. Казалось, что мы очутились в камере, полы которой странно скрипели и двигались у нас под ногами, и мне самому, сэр, было почти так же страшно, как моей бедняжке Анне Марии - этому невинному созданью.
Сначала нам показали какую-то страшную церковь у стен Иерихона, если память не изменяет мне, она называется собором Гроба Господня, - это было огромное мрачное здание, и в нем не было ни души, даже ни одного церковного служителя, присутствие которого могло бы смягчить атмосферу гнетущего одиночества. Не стыжусь признаться, сэр, - я боюсь оставаться один в церкви. Как-то, мне было тогда тринадцать лет, меня заперли одного в церкви, когда я заснул во время проповеди, и хотя сам я никогда не видел привидений, но моя бабушка однажды видела, так что в нашей семье это вполне возможно. И что может быть ужаснее, чем смотреть на огромное зловещее пустое здание, полное могильных плит, с эпитафиями и скрещенными костями на стенах; должен сознаться, по-моему, было бы куда приятнее прогуляться по Хайд-парку, чем смотреть на все это.
Пока мы разглядывали картину, мрачная церковь сделалась как-то еще более мрачной; сцену (с помощью занавесок и еще каких-то приспособлений, с невероятным шумом хлопающих и гремящих позади этой картины) окутала ночная тьма, и стало совсем жутко. Не было видно ни зги, бедные мои крошки судорожно вцепились в мои колени, а в это время орган заиграл похоронный марш. Наступила ночь. Тут в темноте замерцали огоньки свечей, и вдруг в силу какого-то жуткого оптического обмана нам показалось, что церковь полна народа, алтарь освещен, как при погребенье, и страшные монахи восседают на своих местах.
Я бывал в церквах и всегда считал, что проповедь тянется слишком долго. Но никогда еще настоящая служба не казалась мне такой длинной, как та, что мы увидели здесь.
- Уведи нас отсюда, дедушка, - взмолились мои драгоценные крошки.
Я бы, разумеется, так и сделал. Я стал подниматься (привыкшие к темноте глаза лучше различали тускло освещенную комнату, и мы заметили, что, кроме нас, в полумраке сидят еще двое несчастных), я стал, повторяю, подниматься, когда комната снова завертелась, и я опять опустился на стул, не в силах Сдвинуться с места.
Следующая картина изображала, кажется, вершину Арарата или какой-то горы в Швейцарии перед самым рассветом. Я совершенно не могу смотреть с горы или с высоты вниз. Однажды (я был еще совсем малым ребенком) моя дорогая матушка взяла меня с собой в собор святого Павла, - так поверите ли, я едва не лишился чувств, когда меня вывели на наружную галерею; а тут, на горе, было так пустынно и страшно, и так было похоже, что все это происходит на самом деле, что мне стоило большого труда не свалиться с остроконечной вершины и не упасть в долину, простиравшуюся внизу. Полноту этой бесподобной картины (сказать по правде, я бы так же охотно согласился увидеть ее еще раз, как пережить ночной кошмар) довершила гроза, от громовых раскатов которой мурашки забегали у меня по спине, снежная лавина, которая погребла под собой целую деревню, и, если не ошибаюсь, солнечное затмение.
Ни жив ни мертв, я увел наконец моих драгоценных крошек и, когда мы оказались на улице, нежно прижал их к груди.
Тут же неподалеку помещалась еще одна диарама, и мой дорогой внук, третий по старшинству, настоял, чтобы мы отправились туда. Ничего не подозревая, мы вошли в павильон и увидели там, - что бы вы думали, сэр? Лиссабонское землетрясение! Корабли на реке швыряло из стороны в сторону, монастыри и замки, охваченные пламенем, разрушались у нас на глазах, слышались пронзительные крики матросов, стоны несчастных, засыпанных и раздавленных обломками рассыпающихся и обрушивающихся зданий, чудовищные молнии слепили глаза, и то и дело раздавались оглушительные раскаты грома, заставлявшие нас трепетать от ужаса; вот уж когда поистине мы были напуганы до полусмерти, и все виденное в первом павильоне показалось мне пустяками в сравнении с этим. Сам уже не помню, как я очутился в карете.
