26.12.1986. Вопросы газеты «Воздушный транспорт» Бугаеву о перспективах авиации, о подготовке кадров, о наших животрепещущих проблемах. И ответы: да – толковые, да – со знанием дела, с горизонтами…
Но камнем преткновения так и остается вопрос: как же все-таки перестраиваться летному составу?
Министр долго и красиво рассусоливал вокруг да около. Но свел все к тому, что есть еще у нас летчики, которым все до лампочки, нечестные, ленивые и пр. И что надо повышать культуру обслуживания.
Ага, это ленивые и нечестные – перевозят 140 миллионов пассажиров в год?
Сам летчик, а конкретно о летчике ничего нового не может сказать. Это косвенно подтверждает убеждение – и мое, и коллег моих, – что из нас ничего не выжмешь. А если есть равнодушные – то кто их породил?
Наше ускорение уже было и прошло. Нас ускоряли страхом, затягиванием гаек, уважением к букве закона, пунктуальностью, расшифровками. Довели до тупого, бюрократически-буквального, слепого выполнения, не то что буквы – запятой. Так что нам ускоряться некуда, мы и так движемся шустро.
Вообще говоря, термин «ускорение» я понимаю так. Мы двигались; мы затормозились. Как бы не остановиться и не попятиться назад. Теперь надо догонять. Вот – ускорение.
Народ не пил, потом стал пить, все больше и больше; теперь запился. Это замедление.
Народ жил бедно, но нравственно чисто, а сейчас погряз в вещизме и обывательстве. Это тоже замедление.
Молодежь утрачивает энтузиазм – движущую силу общества. Это тоже замедление.
Не мир западный нас обогнал, а мы от него отстали, заразившись его низменными устремлениями, пожирая его помои.
Бизнес, торгашество, вещизм, разврат, пьянство, наркомания, преступность, аморфность и беспринципность, – об этом ли мечтал Ленин?
Так что надо догонять. Вот что такое наше ускорение.
А летчики как летали, так и летают, отдавая всю жизнь службе авиации. И только упорядочились и ужесточились до непомерности требования, чего некоторые уже не выдерживают.
Повторяю в сотый раз: если бы весь Союз работал так и в таких условиях, в какие поставлен летчик, у нас еще позавчера уже был бы коммунизм.
Поэтому-то Бугаеву о моей перестройке и ускорении нечего сказать.
Зато откровенно сказано: по подсчетам западных специалистов в 2000 году – через 13 лет – пилотов придется списывать в возрасте 27-28 лет. И хотя оптимист Бугаев не совсем разделяет этот прогноз, но сбрасывать его со счетов нельзя: это тенденция.
Мне же этот прогноз только говорит, что лучше уже было. Золотой век авиации миновал, ушел вместе с Ил-18.
А сейчас я едва налетываю по 450 часов в год – вдвое меньше, чем тогда.
27.12. Летный состав уходит из Аэрофлота. Сам министр признал, что специалисты, подготовка каждого из которых обходится государству в 15-20 раз дороже, чем инженера, уходят, причем, не столько из-за отсутствия жилья и не столь уж высокой зарплаты, сколько, главное, из-за плохих условий работы.
Ну а какие требования у меня, летчика, к условиям работы? Почему мне не летается?
Мой КПД низок. Я в воздухе, в общем-то, скучаю. Я с охотой летал бы без штурмана. Но самолет мой к этому не готов. Железо хорошее, а начинка устарела.
Наше штурманское бортовое оборудование примитивно, в основном, оно на уровне 50-х годов. Практически нового – счетчики координат и планшет с матерчатой лентой-картой. Но они несовершенны, врут и требуют постоянного контроля специалиста. На маршруте они худо-бедно обеспечивают приемлемую ориентировку, а в районе аэродрома – нет, и мы так и заходим, как в 50-е годы: КУР, боковое по локатору, отшкалилась стрелка…
Неоправданные ограничения. Чуть забарахлил локатор на земле – уже вводится десятиминутный интервал между бортами – 150 километров! Или: летим навстречу, видим друг друга, установили радиоконтакт, а визуально разойтись нельзя. Или: попутный повис впереди – ни верхом, ни низом его не обогнать, несмотря на то, что идем сверх облаков, видим борт.
Эшелоны по высоте через 500 метров – слишком жирно, хватит и 300. Вот и получается, что в воздухе слишком тесно, хотя места там хватает с избытком.
Инициатива, творчество, доверие летящему экипажу в нашей работе намертво зарублены. А ведь мы – опытные летчики, и те, кто составлял инструкции, должны понимать, что в полете никто кроме экипажа лучше не оценит обстановку и не примет наиболее верное решение.
Я всегда бы мерил меркой: а если бы война?
Если бы война, диспетчер разрешил бы разойтись визуально, обогнать менее скоростной борт, сблизить эшелоны по высоте, разрешить посадку хуже минимума, если экипаж видит полосу.
Наш Аэрофлот – крупнейшая авиакомпания мира – плетется в хвосте мирового авиационного прогресса. Ну хоть что-нибудь в том ИКАО, кроме разве что политики, мы предлагали? Мир хоть одно наше новшество принял? Да их и нет у нас, новшеств.
Ну, ладно, это воздух. А земля?
Мытарства с тренажером. Штурманский тренажер. Еще штурманский тренажер «Двина», для пилотов. Это пока бесполезные мероприятия, нового здесь ни грамма, а нервы и время гробим, переводим в дугу. Время – в дугу гнем. Это мы можем.
Вечные зачеты. Вечные росписи. Вечный мелкий страх. Масса ненужных журналов и амбарных книг, которые надо заполнять ненужной писаниной.
![Решения. Моя жизнь в политике [без иллюстраций]](/storage/book-covers/72/72da1766d49c9bb136c26193c60df799dd298cfb.jpg)
