Обычно я забирала ее из школы на машине. Мне казалось, это больше соответствует поведению современной матери-подруги, чем пеший вельветовый силуэт у железного забора. Была вроде бы среда, и я заканчивала с обедом. Я рассчитала, что в среду у нее шесть уроков, и прикидывала, успею ли накрыть на стол? Крошу себе укроп в закипающий грибной суп, и вдруг по радио начали передавать новости, главная из которых состояла для меня в том, что сегодня — четверг. Идиотка! По четвергам занятия заканчиваются в 12:50 — быстренько снимаю фартук, причесываюсь и бегу из дома. Если бы была среда, я бы успела заехать на заправку, а теперь решила идти пешком. Ничего, подождет. Я заперла взгляд под темными очками — ненавижу, когда на меня смотрят чужие, — и поспешила к школе. Это недалеко: пара кварталов и три светофора.
Успела вовремя, даже пришлось ждать. Но вот она выбежала, отдала мне свой тяжеленный рюкзак и стала рассказывать, как Уткин весь урок пукал. Видимо, расстройство.
— Потеплело, да? — сказала я.
— Да, — ответила она.
— Что на английском?
— А меня не спрашивали. — Она хотела перевести разговор на что-нибудь другое, ну хоть на Уткина, и мне вдруг тоже показалось чересчур материнским убеждать ее тянуть на каждом уроке руку.
Мы перешли дорогу, и я подумала, отчего не заглянуть на рынок, холодильник-то почти пустой.
— Ты не очень проголодалась? — спросила я.
— Нет.
— Зайдем на минуточку на рынок?
— Давай. — Не знаю, о чем она думала, но отвечала рассеянно.
Вообще-то я ненавижу ходить за продуктами с кем-нибудь. Никакого простора, все пытаются навязать тебе чувство вины, даже если ничего не говорят. Мужа я беру с собой, только если нужны овощи, и то сразу отпускаю. Мне легче самой все дотащить, чем смотреть на недовольные рожи. Сил уже нет что-то доказывать — как будто это мне надо! Конечно, какой-то отпечаток накладывается — это безусловно. В продуктовых я прячу глаза и стараюсь все купить побыстрее. Так и в этот раз. Краем глаза я заметила, что Рае привезли шикарные шампиньоны: крупные, как снежки, но за ними, ясное дело, сразу очередь. Я решила попозже зайти, когда время будет. Все побыстрей да побыстрей. Схватила колбасы, зелени, кефиру-молока и, чтоб не возиться, курицу. Хорошая полуторакилограммовая тушка в золотой обертке, «Куриное царство», если память не изменяет. Дома я бросила это «царство» в морозилку и забыла о нем. Назавтра грибы жарила, потом во двор парную телятину фермеры привезли, ну и завертелось.
А потом муж мой напился. Раз в месяц он напивается, сколько ему ни говори. В какой день — неизвестно, но уже пять лет это продолжается. Я с ним рядом сплю, и сама просыпаюсь, как с похмелья, и всегда в такие дни начинаю вспоминать свою жизнь. И в тот раз тоже. Встала по будильнику, отвезла ее в школу, потом домой — обед готовить. Я против всех этих булочек и полдников. Есть надо три раза в день (в моем возрасте — уже два) без всяких булочек. Я ей это всегда говорю: «Хочешь иметь такое же брюхо, как у твоего папочки?» — и она меня понимает, мороженого не требует. Муж мой еле встал и приперся на кухню воду из чайника пить. Бесит меня эта манера страшно, но что ему говорить, и так все ясно. Я с ним стараюсь поменьше говорить. Он с бодуна как-то обостряется в ненависти ко мне и все плачет, какие добрые и умные женщины в него влюблены. Я говорю:
— Да это они влюблены, пока в постели с тобой не лежали. Я посмотрю, что ты им там покажешь, импотент сраный.
А он мне в ответ:
— Это у меня на тебя, сука, не стоит.
Ну и понеслось. В прошлый раз он до того разошелся, что начал сигареты у меня над головой разламывать и на волосы сыпать. Причем, сволочь, так подгадать старается, чтобы она либо дома была, либо вот-вот вернуться должна. Разница между нами в одном: я хочу, чтобы она ничего не знала, а он, по-видимому, хочет психику ребенку сломать. И после ссор этих я стою на балконе и думаю, как я с ним разведусь, квартиру разменяю и буду жить с ней вдвоем. И, кажется, ничего лучше придумать нельзя, но потом как-то все сминается, забывается и — до следующего раза…
Когда я за него вышла, готовить ненавидела. Ничего не умела, даже хлеб нарезать. Страшно вспомнить, как я борщ варила: свеклу рубила на четыре части — и в кастрюлю. А он, бедный, ел. Я даже старалась пораньше на работу убежать, чтобы завтраком его не кормить, и попозже вернуться. Вот он и сидел, борщ этот жуткий ел и черную буханку с луком. По выходным я брала себя в руки и тушила мясо. Кидала на большую сковородку, туда же — лук, чеснок, морковку, а потом, как закипит, и картошку. Ничего иногда получалось. Ну а потом ребенок, семья, хозяйство, вот я и втянулась, привыкла.
Раз он нажрался, на работу не пошел, я сказала, чтобы он ее забирал из школы. С радостью, чего там — все же повод пива выпить. Дверь захлопнулась, и тут я вспомнила про курицу. Достала ее из морозилки, в микроволновке разогрела, стала лук шинковать. Смотрю, у нее на ногах, там, где обрублено, перья остались. Я стала их над газом палить. Приготовила сковородку — резать надо, а сама подступиться к ней не могу. Курица лежит на спине в раковине, шея между ног всунута. Еще и непотрошеная! Взяла я нож и стала ноги отрезать. В куриной коже много холестерина, я ее всегда отделяю. А у этой курицы на ногах были замерзшие комья жира, желтые, как масло, катышками такими. Я стала этот жир горячей водой смывать, а он только разбух и еще крепче пристал. Тогда я начала вырывать жир ногтями, стащила кожу со спины, но неудачно: на шее остались белые отвратительные клочки. Кое-как я обрубила ноги, разрезала тушку напополам, и будто назло звонок в дверь. У меня все руки в крови, куда я побегу? Ключ есть, сами откроют.
