(Легенда о воскресшемъ Лазарѣ)
[1]Царствовалъ Тиверій. Римъ стеналъ, но провинціи процвѣтали. Въ томъ числѣ и Массилія, что нынѣ Марсель. То былъ великій римскій городъ, разсадникъ наукъ и искусствъ, проводникъ торговли, свѣточъ цивилизаціи. А всего въ нѣсколькихъ часахъ ходьбы отъ его мраморныхъ дворцовъ, храмовъ, театровъ, гимназій и термъ, отъ статуй Лизиппа и Праксителя, отъ изящныхъ поэтовъ и остроумныхъ софистовъ, уже разстилалась непроходимая дѣвственная пуща лѣснаго поморья — пріютъ порабощеннаго Римомъ, галльскаго дикаря.
Подъ сѣнью вѣковыхъ дубовъ, святилищъ народа, таились деревушки, скученныя изъ жалкихъ шалашей, крытыхъ звѣриными шкурами. Въ нихъ обитали люди огромнаго роста: грубые, волосатые, съ страшными хриплыми голосами, похожими на скрипъ телѣжной оси. Они ненавидѣли Римъ… Въ то время, какъ веселая, богатая Массилія, на великолѣпныхъ торжествахъ своихъ, подъ громъ военныхъ трубъ, возносила хвалу цезарю и Риму, — въ лѣсахъ бряцало оружіе, пылали сигнальные костры, барды, подъ стонъ арфъ и плачъ волынокъ, оплакивали паденіе своего отечества и призывали народъ къ возстанію, провозглашая:
— Смерть цезарю! погибель Риму!
Шумѣли лѣса, гудѣло море… Грозно вздымались голыя скалы безлюдныхъ береговъ — гроза корабельщиковъ Средиземнаго моря. Когда разбивалась въ бурунахъ ладья какого-нибудь злополучнаго купца или пирата, дикари грабили товаръ и убивали судовщиковъ. Подъ вечеръ, въ священныхъ дубравахъ безмолвно тянулись длинныя процессіи призраковъ въ бѣлыхъ саванахъ: то друиды шли свершать свои зловѣщія таинства. Время отъ времени на старцевъ сходило вдохновеніе, и тогда суровый голосъ вѣщалъ, въ ночной тишинѣ, торжественное прорицаніе:
— Именемъ Бога говорю вамъ: ждите! уже близится часъ утѣшенія!.. О, Теутатесъ! [2] Теутатесъ!
Среди пустынныхъ скалъ, у самаго морского прибоя, стояла хижина — предметъ страха и благоговѣнія для каждаго галла. Въ ней жилъ старецъ. Преданіе гласило, что когда-то онъ былъ главою всѣхъ друидовъ, мудрецомъ изъ мудрецовъ и славою своей родины. Но теперь онъ походилъ скорѣе на тѣнь человѣка, чѣмъ на живое существо. Ему считали за двѣсти лѣтъ. Онъ давно уже погрузился въ строгое молчальничество. Дикари вѣрили, что, сравнявшись въ лѣтахъ съ священными дубами, онъ утратилъ память о дѣлахъ земныхъ, и разумъ его, слишкомъ великій для этого міpa, витаетъ въ безконечномъ, внимая глаголамъ Теутатеса. Ходилъ за старикомъ мальчикъ — безъ рода и племени, но, какъ думали, потомокъ одряхлѣвшаго друида. Въ присутствіи этого ребенка, старикъ какъ будто оживалъ, — подымалъ руку, пытаясь благословить его, лепеталъ невнятныя слова, глаза загорались огнемъ вдохновенія… Мальчикъ уходилъ, и старикъ снова превращался въ движущуюся мумію. Друиды заклинали старца:
— Скажи намъ правду: кто ты такой? почему живешь столь странною и столь долгою жизнью? Быть можетъ, ты самъ Теутатесъ? Тогда откройся намъ, — мы станемъ приносить тебѣ жертвы.
Старикъ молчалъ. Но, когда они настаивали, онъ пришелъ въ волненіе и, съ усиліемъ, отвѣтилъ имъ два слова:
— Я жду.
— Кого?
— Не знаю. Готовятся великія чудеса. Я смутно предчувствую ихъ, но — что несутъ они, мои глаза еще не видятъ, уши еще не слышатъ… Когда увижу и услышу, скажу вамъ. А теперь жду, жду, жду…
Каждый день, на восходѣ и на закатѣ солнца, онъ выползалъ изъ хижины и плелся, опираясь на своего поводыря, къ береговому утесу. Тамъ оставался онъ подолгу — неподвижный, съ глазами, устремленными на горизонтъ, въ таинственномъ и терпѣливомъ ожиданіи. Дикари, со страхомъ, смотрѣли на него издали, потому что имъ казалось, что въ эти минуты старецъ смотритъ въ очи самому Божеству.
Однажды море расходилось въ черную бурю. Дикари радовались: непогода сулила имъ кораблекрушеніе. Крики ихъ повторялись эхомъ въ лѣсахъ, вмѣстѣ съ воплями морскихъ чаекъ.
Старикъ, по обыкновенію, былъ на берегу. Взволнованный, какъ никогда, онъ трепетно бормоталъ невнятныя слова, не замѣчая, что море лижетъ волною его слабыя колѣна. Молодая друидесса силою увлекла его за черту прибоя.
— Безумецъ ты едва не погибъ! вскричала она, — зачѣмъ ты здѣсь въ такую пору? Кого ты ищешь на этомъ берегу?
Старецъ устремилъ на нее проницательный взглядъ и отвѣтилъ:
— Ищу человѣка, воскресшаго изъ мертвыхъ.
— Сумасшедшій! проворчала жрица. — Изъ загробнаго міpa не возвращался еще ни одинъ изъ отшедшихъ.
Старецъ возразилъ:
— Но онъ придетъ вмѣстѣ съ этою грозою.
И вотъ въ бореніи волнъ, подъ утесомъ, среди бѣлой пѣны, зачернѣла разбитая ладья. Грохочущія воды бросили ее на берегъ и отхлынули, скрежеща массою камешковъ, увлекаемыхъ моремъ изъ подъ скалъ.
Изъ ладьи поднялся человѣкъ. Онъ былъ въ цвѣтѣ лѣтъ, силенъ и крѣпокъ и, хотя утомленный борьбою съ моремъ, все же хранилъ видъ важный и величавый. Глаза его встрѣтились съ глазами старца. Друидъ долго смотрѣлъ на пришельца, молча, испытуя его взглядомъ. Потомъ лицо его прояснилось. Онъ радостно простеръ руки и воскликнулъ:
— Ты тотъ, кого мнѣ велѣно было ждать! Ты тотъ, кто воскресъ изъ мертвыхъ!
— А ты, отвѣчалъ пришлецъ. — тотъ жрецъ, спѣшить къ кому было указано мнѣ въ сонномъ видѣніи.
