Начну с того, что родители назвали меня Джанеттой. Нелепое имя, по-моему. Само по себе оно звучит неплохо, но имя такого рода ассоциируется со сладострастными и пышными дамами слегка непристойных картин Тициана. И хотя надо признать, что я действительно обладаю внешностью, которая заинтересовала бы этого венецианского художника, по характеру я — типичное порождение семьи английского сельского священника. Более непохожей на порочных Венер среднего периода Тициана, чем я, трудно даже вообразить. Но все-таки я должна быть справедлива к своим родителям и потому признаюсь сразу: порочность в нашем роду присутствовала — по счастью, разумеется, в прошлом, и тем не менее. А моя мама обладает настолько нежной, чувствительной и художественной натурой, что не увидела ничего предосудительного в том, чтобы назвать свою рыженькую дочь в честь Лисицы Венеры, очаровательной рыжеволосой Джанетты Фокс, известной в былые времена красавицы и грозы Лондона. В те дни титул красавицы писали с заглавной буквы, ибо полагали, что красота — это капитал.
Прелестная Джанетта была никем и ничем; мать ее, кажется наполовину итальянка, если и знала, кто является отцом Джанетты, в этом так и не призналась. Джанетта просто возникла весной 1858 года — Венера, появившаяся на свет из грязной пены викторианского Уайтчепела[1], — и завоевала Лондон на шесть лет.
Ей только-только исполнилось семнадцать. К двадцати годам она успела послужить моделью каждому значительному художнику (воздержался лишь Ландсир, анималист) — ее изображали в каких только возможно аллегорических позах, — а также, если верить свидетельству того же Ландсира, она по очереди побывала любовницей каждого из них.
В 1861 году за свои особые добродетели Джанетта получила заслуженную награду — вышла замуж за баронета. Ему удалось удержать ее достаточно надолго, чтобы она успела произвести на свет двоих детей. Потом она бросила баронета ради очень «современного» художника французской школы, специализировавшегося на обнаженной натуре. Сына и дочь она оставила опозоренному сэру Чарльзу. Первому из вышеупомянутых и предстояло стать моим дедом по материнской линии.
Итак, моя милая, непосредственная, артистичная мама, любившая проводить время в нашем домике в Котсуолде за лепкой горшочков и вазочек и обжигом их в печи в саду, назвала меня в честь беспутной (и знаменитой) прабабушки, не задумываясь о том, каковы будут для меня последствия этого, когда в 1945 году я в свою очередь отправлюсь завоевывать Лондон.
Мне было девятнадцать, еще полгода назад я ходила в школу и вот теперь, окончив курсы манекенщиц в Вест-Энде, начала головокружительную карьеру, приступив к работе в доме моделей. Я снимала с подругой двухкомнатную квартиру, у меня были крошечный счет в банке (подарок от папы), два самодельных горшочка и пепельница (подарок от мамы) и ежедневник (подарок от брата Луция). Чувствовала я себя на верху блаженства.
И когда я продолжала находиться на верху блаженства, галерея Морелли приобрела картину Золлнера «Леди Зеленые Рукава» и Марко Морелли — тот самый Марко Морелли — задумал произвести ею сенсацию. Возможно, вы помните, какая была шумиха?
Кажется, идея Морелли состояла в том, чтобы устроить что-то вроде возврата к искусству после аскетизма и лишений войны. Для реализации такой идеи эта картина подходила более всего. «Леди Зеленые Рукава» была ярким воплощением необузданного, бравурного стиля Золлнера 1860-х годов. На портрете была изображена в полный рост ослепительная дама с томным взором, в центре холста переливались и мерцали яркие драгоценности, перья и расшитый шелк; сомневаюсь, чтобы кто-либо другой смог так чудесно передать цвет и блеск зеленой камчатной ткани рукавов. Как противоядие аскетизму картина действительно производила эффект. Но даже буйство золлнеровского переливчатого зеленого цвета было не в состоянии затмить торжествующей полноты чувства жизни натурщицы или превзойти пламя ее пылающих волос. Это был последний портрет Джанетты Фокс в полном облачении, и своей внешностью она воспользовалась наилучшим образом.
