Я открыла дверь из фасеточного стекла под вывеской «Тиффани глас энд декорейтинг кампани», выполненной витиеватыми бронзовыми буквами. Новая вывеска с новым названием. Прекрасно. Я тоже почувствовала себя обновленной.
В демонстрационном зале на первом этаже шестиэтажного здания с высокого потолка свешивались витражи из разноцветного стекла, а у стен красовались большие мозаичные панно. Несмотря на срочный характер дела, я не смогла противостоять искушению окинуть зорким оком вазы разнообразных форм, бронзовые приборы для письменного стола, часы с маятником и канделябры в стиле ар-нуво. Из общей гармонии, на мой взгляд, выбивались масляные лампы. Их сработанные стеклодувами абажуры громоздились на приземистых, смахивающих на цветочные луковицы ножках, слишком неуклюжих, чтобы выглядеть изящными. Мистеру Тиффани было вполне по силам придать им больше изящества.
Новый молоденький смотритель этажа сделал попытку остановить меня на мраморной лестнице. Я метнула на него красноречивый взгляд: «Я-то была здесь еще до того, как ты появился на свет», — и оттолкнула его руку так, будто это турникет на Кони-Айленде.
На третьем этаже я заглянула в просторный кабинет-студию мистера Тиффани. Он восседал с гарденией в петлице сюртука за письменным столом, полускрытый вереницей орхидей в горшках. Это в феврале-то! Вот какие причуды порождает богатство. Его некогда аккуратная щеточка усов превратилась в обильную поросль, смахивающую на пучок шерсти с овечьей шкуры.
На стенах красовались собственноручно написанные им картины — стройные минареты возвышались на «Мечети в цитадели старого Каира», а высокая башня тянулась в небо на отдаленном холме «Базарного дня в Танжере». Новая картина изображала лилию на длинном стебле, с царственной снисходительностью взирающую на невзрачный небольшой побег. Забавно. Не дающая покоя «коротышке Наполеону» озабоченность своим малым ростом по-прежнему сильна.
По обеим сторонам камина располагались высокие подставки, задрапированные бедуинскими шалями. Стоящие на них вазы были полны павлиньих перьев. Здесь мастера подвел его нюх декоратора, принесенный в жертву вычурности. Если он хотел казаться выше ростом, следовало установить пьедесталы пониже. Как-нибудь я выскажу это ему.
— Прошу прощения.
— Как, мисс Уолкотт!
— Миссис Дрисколл. Как вам известно, я вышла замуж.
— Ах да. Тогда о работе не может быть и речи. Мой подход не…
Я приосанилась.
— Вот уже две недели, как я вновь стала одинокой женщиной.
Он был джентльменом до кончиков ногтей, чтобы задавать вопросы, но от меня не ускользнул огонек, загоревшийся в его глазах.
— Я пришла узнать, не найдется ли у вас место для меня. То есть довольны ли вы были моей работой раньше.
Намеренная подсказка. Мне не хотелось получить место по причине моей крайней нужды или снисходительного проявления его доброты. Я мечтала, чтобы меня приняли обратно из-за моего таланта.
— Вот как…
Я рассчитывала услышать в ответ что-то более конкретное. Как же нарушить воцарившееся молчание? Его новые проекты. Я поинтересовалась ими. Брови мистера Тиффани симметрично выгнулись.
— Византийская часовня для Всемирной выставки в честь Колумба в следующем году в Чикаго. В четыре раза она превосходит Парижскую всемирную. Это будет самое большое собрание художников со времен пятнадцатого века. — Он прикинул на пальцах и побарабанил ими по столу. — Осталось всего пятнадцать месяцев. В 1893 году имя Льюиса Комфорта Тиффани будет на устах у миллионов! — Коротышка поднялся и распахнул свои объятия так широко, будто собирался заключить в них весь мир.
Я ощутила его ладонь витающей где-то за моей поясницей, направляющей меня к массивному демонстрационному столу из резного красного дерева, чтобы полюбоваться эскизами и акварелями.
— Два круглых витража, «Христос во младенчестве» и «Мадонна с младенцем» Боттичелли, будут оттеняться дюжиной сюжетных боковых.
Грандиозная затея! Какое исключительное везение! Определенно представится благоприятная возможность блеснуть и для меня.
Перескакивая с одной стороны стола на другую, мистер Тиффани устроил целое представление, бросая на персидский ковер одну за другой большие акварели: каждая представляла собой точное, проработанное до мельчайших подробностей изображение того, каким он хотел видеть каждый витраж.
— Боже мой! Вы как будто несетесь на пожар. Не так быстро! Дайте мне полюбоваться каждой.
Он развернул самую большую акварель:
— Восьмифутовая мозаика за алтарем, изображающая пару павлинов, окруженных виноградными лозами.
Из моих полуоткрытых губ невольно вырвался свист. Над двумя павлинами, взирающими друг на друга, привычное христианское изображение тернового венца было преобразовано в переливающийся бликами царский головной убор для Господа Всемогущего, тернии заменили большие драгоценные камни из стекла в истинном стиле Тиффани.
Удивительно, как он смог добиться такой глубины и насыщенности простых акварельных красок, столь схожих с лаком, что они звучали в унисон, подобно аккордам большого церковного органа. Даже названия этих оттенков несли в себе языческое великолепие. Шеи павлинов изумрудной зелени и сапфирной синевы. Перья хвостов из алой киновари, испанской охры, флоридской золотой краски. Драгоценности венца переливались желтизной мандарина и всеми оттенками перидота. Фон из бирюзы и кобальта. Ах, как бы заполучить в свои руки эти яркие оттенки! Ощутить прохладу синего стекла, подобного застывшим кусочкам моря. Огранить огромные драгоценности для короны, чтобы они засияли и начали испускать лучи света. Забыть обо всем, кроме стекла передо мной, и сотворить из него нечто ослепительное.
