Вы никогда не думали о том, как здорово было бы жить в маленьком бельгийском городке с аккуратными узкими улочками, пропитанными запахом вафель? Сейчас расскажу.
Мне посчастливилось очутиться в подобном волшебном местечке. Брюгге – просто невероятный город, я влюбилась в него с первого взгляда, как только увидела из окна машины озеро, мосты и ленивых лебедей, лежащих на аккуратной травке. Сначала я подумала, что это гуси. Гуси тоже хороши. Но лебеди – это, скажу я вам, абсолютно другой уровень. Смешные, жирные и неуклюжие на берегу, в воде они превращаются в концентрированную музыку, «Лакримозу» Моцарта или «Тишину» Бетховена, в общем, во что-то невероятно прекрасное и мало подходящее для серых будней.
Мне тогда было всего двенадцать, но я до сих пор помню, как забилось мое сердце при виде этой картины: озеро, окруженное каменными стенами, выгнутый дугой мостик, дома, отражающиеся в воде, небольшая полянка, несколько деревьев и посреди всего этого великолепия – полтора десятка белоснежных лебедей, чистящих перья, косолапящих и линяющих, как самые что ни на есть обычные птицы.
Брюгге просто невозможно сопротивляться. Он – словно самый симпатичный и по совместительству самый вредный мальчишка, какой обязательно найдется в каждом классе: можно хоть тысячу лет фыркать и убеждать окружающих, что «ничего особенного в нем нет», но, если он сядет рядом с тобой на уроке, ты будешь краснеть и хихикать, как дурочка. Я не знаю, ко всем ли благосклонен этот красавчик, или мне особенно повезло, но город явно ответил мне взаимностью.
Я родилась и выросла в Брюсселе, но с того самого мгновения оставила свое сердце в Брюгге.
Мой дедушка Алекс тогда переезжал к дяде Стефану, маминому брату, и мы с мамой выбрались, чтобы навестить их и помочь с вещами. После смерти бабушки дедуле было очень одиноко и порой даже страшно одному в квартире. Какое-то время он отказывался менять место жительства, ссылаясь на то, что «старое дерево нельзя пересаживать на новое место», но его здоровье ухудшалось – то давление, то головокружение, – и мы сообща, всей семьей, сумели-таки убедить его переехать в Брюгге. «Старому дереву», вопреки всем опасениям, пришлась по вкусу новая почва. Дедуля ожил, просто расцвел – куда только девалось его давление! Он продал свою квартиру, чтобы сделать пристройку к дому дяди Стефана и иметь, как он выражался, «достаточно личного пространства». В своей пристройке он царил единолично – дядя не посягал на его свободу, радуясь, что дедушке стало лучше, и только изредка предлагал протереть пыль или вытряхнуть ковры.
Мы везли в Брюгге любимое кресло-качалку дедули и другие вещи, которые хранились у нас, пока шла стройка, и которые мама не успела «случайно» разбить или выбросить. Ей всегда досаждала дедушкина страсть к коллекционированию хлама. Кроме того, ей надоело пробираться на кухню, перелезая через тюки со старыми простынями и коробки с тарелками, подаренными лет двадцать назад и с тех пор ни разу не использованными. Она пообещала дедушке, что, как только ему что-нибудь из этого понадобится, она немедленно купит ему все новое; он на этом успокоился и с тех пор ни разу о своих простынях не вспомнил. Качалки же ему однозначно не хватало, но здесь и мама не посмела бы перечить: кресло и дедушка создали необыкновенно прочный симбиоз; скорее всего, его утрата повлияла бы на здоровье старичка гораздо сильнее упомянутой «пересадки». По этой же причине мне было строжайше запрещено прикасаться к качалке, так как я с самого детства демонстрировала исключительный талант к разрушению.
Однако судьба кресла была уже предрешена, и вовсе без моего участия: как только дедушка затащил его в свою пристройку и, умиротворенный, уселся в него, полозья качалки издали подозрительный скрип и разъехались в стороны, словно ножки новорожденного олененка. Осмотр столяра (чуть не сказала «доктора») подтвердил наихудшие прогнозы: креслу давно уже место в топке. Удивительно еще, что дедушка не упал с него раньше и не покалечился.
Дедуля очень расстроился. Он был взрослым и серьезным человеком, профессором, он так и говорил: «Я ведь взрослый, серьезный человек, профессор! А расстроился словно дитя малое!» К счастью, на помощь пришел сосед дяди Стефана – Карл. Он увидел через забор, как дедушка убивается, и заглянул на огонек. Первой же фразой он навеки завоевал мамину благосклонность. Положив руку дедушке на плечо, он сказал: «Ах, сосед, как я вас понимаю! Старые привычные вещи всегда комфортнее и уютнее новых, я тоже к ним, бывает, чрезвычайно привязываюсь! Не могу предложить вам подходящее кресло, но у меня есть гамак, может, вам в нем тоже будет удобно?» Дедушка был убежден, что никакой дурацкий гамак и на секунду не утешит его после утраты кресла, но он был воспитанным человеком, и участие соседа было так ему приятно, что он, исключительно из вежливости, согласился.
