В самом начале XXI века жил на свете Тимофей Семенович Лазарев. По образованию — инженер, по призванию — графоман. Придя вечером с работы, он не садился посмотреть телевизор, не пролистывал газеты, не выходил в клубы, кино и театры или хотя бы в бар. Он, наскоро перекусив, садился за старый компьютер и начинал творить. Компьютером, кстати, этот агрегат назывался чисто по недоразумению — ни на что большее, чем простой ввод текста с клавиатуры, сохранение его и дальнейшую распечатку на таком же древнем принтере он был не способен. Но Лазареву только это и требовалось — писать длинные романы (со скоростью где-то около одного в месяц), распечатывать и бандеролью посылать в издательства. Этому занятию он предавался и в выходные с отпусками.
Это может показаться странным, но книг Тимофей Лазарев тоже не читал. Когда их читать-то? Все свое свободное время он отдавал литературному процессу. Разве что после завершения нового романа можно было расслабиться и почитать книжку-другую. А потом — опять каторжный творческий труд.
Понятно, что никакой личной жизни у Лазарева при таком режиме не было и быть не могло. Вот прославлюсь, утешал он себя, и девушки будут толпами за мной ходить, у подъезда караулить.
Но куда там! Он потратил пятнадцать лет, рассылая по редакциям свои многотомные творения — и все безрезультатно — настолько они были плохи. Мало кто, отважно развернув пришедший по почте увесистый кирпич, мог одолеть хотя бы десять станиц. Постепенно имя Тимофея Лазарева запомнили, и бандероли от него вообще перестали вскрывать.
"Опять этот псих свою опупею прислал", — говорили в редакциях, оправляя очередной лазаревский шедевр в мусорную корзину, — "Где он только денег на бумагу берет?"
Но Тимофею было все нипочем. Не печатают — и ладно. Сижу себе и в ус не дую — весь такой непризнанный гений.
Так он думал первые десять лет.
Потом он решил, что против него существует заговор издательств. Что-то вроде жидомасонского заговора против человечества, только еще хуже. То, что денег ему на работе платили столько, что можно было только сводить концы с концами (плюс бумага и тонер для принтера, конечно, но это святое), он связывал теперь как раз с этим заговором. Как же иначе — а то бы он быстро опубликовался за свой счет!
Плетью обуха не перешибешь, решил он еще через пять лет. Нет смысла думать, что ему удастся чего-то там опубликовать в этой жизни. А раз так — неблагодарное человечество (в лице подлых издателей-заговорщиков) не получит не единого шанса издать его гениальные творения после смерти автора!
Думаете, он сжег рукописи, разломал компьютер, вскипятил дискеты в кастрюле и успокоился на этом? Куда там!
В каком-то смысле Тимофей Лазарев все же был гением. По крайней мере, одна черта гения у него имелась — одержимость.
Правда, потом недоброжелатели заявляли, что это простой маниакально-депрессивный психоз.
"Ах, так, не печатаете меня и не признаете, — решил он, — тогда держитесь! Вам же хуже будет! Авторского гонорара пожалели, ублюдочные толстосумы! Если мне не быть писателем, писателей не должно быть вовсе!"
Рассуждал Лазорев примерно так.
Кому там не все равно, написал книгу Достоевский или Вася Пупкин? Читатель, покупая книгу, хочет получить из книги нечто, никак с именем автора не связанное. Прочитать классика, потому что его проходят в школе или институте или модного современного писателя только потому, что он модный и в модных кругах все его уже прочитали — это другое, это слишком примитивно. А вот когда читатель читает книгу, потому что ему нравиться ее читать (и таких читателей большинство)… И он приходит в магазин и ищет на витринах что-то созвучное своей душе или хотя бы настроению… Здесь Достоевский выигрывает у Пупкина только потому, что все (или многое, так точнее) знают, о чем может быть книга Достоевского, каким языком написана и т. д. и т. п. Про Пупкина же никто ничего толком не знает. Как, в таком случае, продать Пупкина?
Издатели идут на уловки.
Покупая детектив Агаты Кристи, к примеру, читатель хочет получить традиционное убийство в загородном доме, ограниченный круг подозреваемых, мудрого сыщика, атмосферу "доброй старой Англии" и все такое прочее. Хорошо. Агата Кристи все это замечательно предоставит. Но вот беда — она уже, к сожалению, в могиле, и новых книг уже не напишет. Что делать бедному читателю? Неужели он останется без порции консервативного насилия в эти выходные?
Нет, конечно. Если на обложке какой-нибудь Нэнси Шеллиман написать "классический детектив в духе Агаты Кристи" читатель именно это и купит. И не особо-то и разочаруется, поскольку скопировать манеру Кристи легко и просто. Чего там копировать-то? Дурак не справиться.
Читатели Умберто Эко, скажем, нуждаются в сложной постмодернистской мозаике из истории, мифов, древних трактатов и прочей зауми, но с приправой в виде острого сюжета. А этот ленивый итальянец пишет в год по чайной ложке.
Отлично — находим что-либо более-менее похожее и с лейблом "для поклонников Умберто Эко" оправляем в магазины.
Набегут и купят, да по двойной цене "за качество". Потом будут думать — "да, это как бы и не совсем то, что хотелось, но, в общем и целом, — неплохо".