Странная вещь страх; он изменяет характер людей и течение дел. Храбреца он делает трусом, а самым нерешительным придает отвагу. Под его влиянием люди в двадцатиградусную жару спускаются в погреб, рискуя схватить насморк, а карлисты терпеливо дожидаются, пока вся Франция начнет призывать Генриха V. Проявления страха поразительно разнообразны; г-н Жоффруа Сент-Илер отметил как особую ненормальность страх Croupionisa, проявляющийся в результате больших политических потрясений у представителей наций, которые до того времени говорили во весь голос и шагали с высоко поднятой головой.
Что касается меня, то по мне уж лучше страх г-на Мушине, владельца лавки, в которой я покупаю табак. Страх его откровенен и чист, как табак «макуба», точен, как его весы, обоснован, как монета в пять су.
Впрочем, судите сами.
Это было 19 числа сего месяца, когда император Николай при официальном содействии г-на Жиске[1] преследовал уцелевших польских повстанцев даже в городке Бержер.
Господин Мушине вышел из дому несколько минут назад вместе со своим соседом-бакалейщиком. Уходил он с таким самодовольным видом, словно сказал удачный каламбур. Вдруг он прибегает обратно; взор его блуждает, костюм в беспорядке, шляпа съехала набок, рукоятка зонтика обращена к земле. А когда зонтик г-на Мушине опущен рукояткой вниз, это значит, что его владелец испытывает душевное потрясение необычайной силы.
— Жена, — закричал он прерывающимся голосом, — жена, нам грозит ужасное несчастье!
— Что случилось, котик? — спрашивает растерянная г-жа Мушине. — Боже мой! Можно ли так пугать невинную мать пятерых младенцев? Банкир, которому мы доверили свои двадцать тысяч франков, обанкротился?..
— Нет, нет.
— Уж не собирается ли господин Дюшателье открыть магазин нюхательного табака рядом с нашей табачной лавкой?
— Да нет же.
— С нашей малюткой, которую мы отправили к кормилице, приключился родимчик?
— И того хуже. Тащи скорей мериленд, гаванские сигары и турецкий табак и все прячь в ту дыру, что мы проделали в стенке погреба. Снеси туда же серебро и ценные вещи. Погоди-ка, вот мои часы и брелоки!.. Теперь я выложу табак попроще, и клади на прилавок второй сорт: пять ящиков дешевого табаку; это их, может быть, смягчит, этих кровопийц!
— Господи! Республиканцы хотят разграбить нашу лавку! Элеонора, неси в погреб пенковые трубки и ящик с табакерками!
Тут в лавку входит молодой человек с козлиной бородкой и в кожаной шляпе[2].
Молодой человек. Четвертку мерилендского табаку, пожалуйста.
Господин Мушине. Сейчас такого нет: остался только обыкновенный табак, сударь...
Молодой человек уходит.
— Боже мой! Видишь, жена, он хотел меня прощупать, этот негодяй! Но я тоже здорово провел его!
— Да скажи, наконец, Мушине, в каком квартале бунтуют?
— Бунт еще не начался, женушка. Но все-таки приготовь мой мундир, а то, дай им только волю, они, чего доброго, назначат на вечер собрания выборщиков и провозгласят республику при свете факелов!
— Как, Мушине, ты связался с этими безнравственными поджигателями?..
— Э, душечка, я всего лишь торговец табаком, но сегодня утром я был у полицейского комиссара, чтобы получить патент для бакалейщика из угловой лавки, и...
— А! Комиссар сказал, что ожидаются беспорядки?
— Нет.
— Он составлял правила общественного порядка для рабочих?
— Да нет же.
— Так что же тогда? Говори, я вся иссохла от страха!
— Так вот, женушка... на сапогах полицейского комиссара были шпоры!
«Карикатура», 29 декабря 1831 г.
