Когда Гай Марций был признан врагом нации, когда он был обвинен в том, что рвался к личной тирании, Сенат по настоянию трибунов принял решение, по которому тот изгонялся из Рима навечно. Марций ушел из города пешком, под вечер, когда на улицах было людно. Он шел неспешно, чуть раскачиваясь, словно после хорошего обеда. Тога на нем была простая, повязанная куском корабельного каната, видимо в память о его морских победах над противниками Рима. Никто не улюлюкал вслед врагу нации, но никто и не плакал, глядя на него. Он шел один и смотрел сквозь лица своих сограждан, и на губах его замерла презрительная усмешка.
Он шел к вождю племени вольсков — к Туллу. Вольски знали Гая — он побеждал их, они трепетали при его имени. Марций пришел к Туллу и сказал:
— Я — Гай Марций, который изгнан Римом, я пришел к тебе.
Вождь вольсков сделал Гая Марция вторым главнокомандующим — первым оставался он сам. И Гай Марций повел вольсков на Рим: человек рожден мстительным.
Рим был окружен войсками вольсков, которыми командовал Марций. В городе началась паника, сменившаяся отчаянием, когда римляне поняли, что спасения нет. В храмах не осталось молящихся потому, что люди поняли бесполезность слов, обращенных к богам, если Гай Марций — великий воин эпохи — стоит возле ворот. Сенаторы перестали пить потому, что даже хмель не брал их: чем больше они пили, собравшись отдельными компаниями, тем больше трезвели. Чернь радовалась тому, что паниковали сенаторы и рыдали их матроны, и ждала перемен с равнодушием, ибо печалится в жизни тот, кому есть что терять.
Но вдруг все переменилось: неожиданно Гай Марций увел войска вольсков. История гласит, что несколько римлянок пришли к Марцию, а впереди всех шла его мать Волумния.
— Сын мой, — сказала Волумния сурово (во всяком случае, так утверждает официальная версия), — сын мой, если бы я не проронила ни одного слова, то по моему жалкому виду ты можешь судить, на какую замкнутость обрекло нас твое изгнание. Невозможно разом просить у богов и победы для отечества, и для тебя спасения. Нам предстоит потерять либо отечество, либо тебя. Но я не стану ждать, какой из этих двух жребиев сужден мне войной; знай и будь готов к тому, что ты сможешь вступить в бой с отечеством не прежде, нежели переступишь через труп матери. Да не доживу я до того дня, когда мой сын будет справлять победу над моими согражданами!
История гласит далее, что Гай Марций якобы воскликнул:
— Что ты сделала со мной, мать?! Ты одержала победу, счастливую для отечества, но гибелыную для меня!
С этим он снял осаду Рима и ушел.
…Однако существует иная версия, до сих пор дискутируемая в официальной исторической науке. Версия эта никак не оспаривает самого факта прихода Волумнии к сыну. Не оспаривает также и то, что женщину сопровождали матроны из самых лучших семей Рима. Действительно, женщины подошли к Клелиевому рву, что в сорока стадиях от Рима, где стоял штаб Гая Марция. Но все происшедшее дальше, так же как и причина, побудившая Волумнию пойти к сыну, представляются определенной части исследователей несколько иными, чем то, что сейчас утверждается официальной историографией. Дело в том, что дети Гая Марция и его жена Валерия были взяты заложниками. Волумнию отправили трибуны с ультиматумом: если Марций не уйдет, все будут казнены: Валерия, девочка и мальчик. Дети были похожи на Гая Марция: даже уши у них были точными слепками отцовских: оттопыренные мочки, а сверху чуть закручены, будто пирожки. Итак, Волумния в сопровождении десяти матрон, которые должны были следить за ней, отправилась к сыну — спасать жизнь внукам. Женщины приблизились к штабу врагов. Воины вольсков увидели, как их вождь Гай Марций сделался белым, жалким, и щеки его запрыгали, и он бросился навстречу сухой старухе с седыми длинными волосами, отброшенными за согбенную спину.
— Сынок мой, — заплакала старуха и стала обнимать врага нации, изгнанника и вождя вольсков. Она гладила его голову слепыми, заученными, нежными, неземными движениями.
— Какой страшный шрам, — плакала она, притрагиваясь своими пальцами к его голове, — все так же болит во время холодов, мой мальчик? Ты дышишь плохо и с хрипом, ты всегда болел горлом в детстве.
Марций, сначала ослепший, теперь, прижимая к себе мать, прозрел. Слезы сошли с глаз, щекам сделалось тепло, по каплям тепло, а после щеки почувствовали ветер, его слабое дуновение. Щеки воинов чуют ветер слезами — только так. Гай Марций увидел вольсков, которые смотрели на него выжидающе и ревниво.
— Где дети? — спросил Марций. — Где Валерия?
— У тебя совсем седые усы, мальчик мой. Борода еще рыжая, а усы седые. И три новые морщинки на лбу… Они сами, они сами сделали тебя вождем врагов, — вдруг выдохнула, зарыдав, старуха, — а теперь они хотят, чтобы я… чтобы я… чтобы ты…
— Девочка, верно, уже стала говорить?
— Нет, ей еще рано. Она научилась пока еще только смеяться, когда Валерия играет с ней.
— А мальчик?
— Он — как ты в пять лет. И так же любит спортивные игры и состязания на траве. Только бороться ему приходится со мной, а он очень сердится оттого, что я слаба.
