Вы, конечно, помните того задиру, что швырял песком в 97-фунтового хиляка? А ведь, несмотря на притязания Чарльза Атласа, проблема слабого так и не была решена. Настоящий задира любит швырять песком в людей; в этом он черпает глубокое удовлетворение. И что с того, что вы весите 240 фунтов (каменные мускулы и стальные нервы) и мудры, как Соломон, — все равно вам придется выбирать песок оскорбления из глаз и, вероятно, только разводить руками.
Так думал Говард Кордл — милый, приятный человек, которого все всегда оттирали и задевали. Он молча переживал, когда другие становились впереди него в очередь, садились в остановленное им такси и уводили знакомых девушек.
Главное, люди, казалось, сами стремились к подобным поступкам, искали, как бы насолить своему ближнему.
Кордл не понимал, почему так должно быть, и терялся в догадках. Но в один прекрасный летний день, когда он путешествовал по Северной Испании, явился ему бог Тот-Гермес и нашептал слова прозрения:
— Слушай, крошка, клади в варево морковь, а то мясо не протушится.
— Морковь?
— Я говорю о тех типах, которые не дают тебе жить, — объяснил Тот-Гермес. — Они должны так поступать, потому что они — морковь, а морковь именно такая и есть.
— Если они — морковь, — произнес Кордл, начиная постигать тайный смысл, тогда я…
— Ты — маленькая, жемчужно-белая луковичка.
— Да. Боже мой, да! — вскричал Кордл, пораженный слепящим светом истины.
— И, естественно, ты и все остальные жемчужно-белые луковицы считаете морковь весьма неприятным явлением, некоей бесформенной оранжевой луковицей, в то время как морковь принимает вас за уродливую круглую белую морковь. На самом же деле…
— Да, да, продолжай! — в экстазе воскликнул Кордл.
— В действительности же, — объявил Тот-Гермес, — для каждого есть свое место в Похлебке.
— Конечно! Я понимаю, я понимаю, я понимаю!
— Хочешь порадоваться милой невинной белой луковичкой, найди ненавистную оранжевую морковь. Иначе будет не Похлебка, а этакая… э… если так можно выразиться…
— Бульон! — восторженно подсказал Кордл.
— Ты, парень, кумекаешь на пять, — одобрил Тот-Гермес.
— Бульон, — повторил Кордл. — Теперь я ясно вижу: нежный луковый суп — это наше представление о рае, в то время как огненный морковный стаар олицетворяет ад. Все сходится!
— Ом мани падме хум, — благословил Тот-Гермес.
— Но куда идет зеленый горошек? Что с мясом?
— Не хватайся за метафоры, — посоветовал Тот-Гермес. — Давай лучше выпьем. Фирменный напиток!
— Но специи, куда же специи? — не унимался Кордл, сделав изрядный глоток из ржавой походной фляги.
— Крошка, ты задаешь вопросы, ответить на которые можно лишь масону тринадцатой ступени в форме и белых сандалиях. Так что… Помни только, что все идет в Похлебку.
— В Похлебку, — пробормотал Кордл, облизывая губы.
— Эй! — заметил Тот-Гермес. — Мы уже добрались до Коруньи. Я здесь сойду.
Кордл остановил свою взятую напрокат машину у обочины дороги. Тот-Гермес подхватил с заднего сиденья рюкзак и вышел:
— Спасибо, что подбросил, приятель.
— Да что там… Спасибо за вино. Кстати, какой оно марки? С ним можно антилопу уговорить купить галстук, Землю превратить из приплюснутого сфероида в усеченную пирамиду… О чем это я говорю?
— Ничего, ерунда. Пожалуй, тебе лучше прилечь.
— Когда боги приказывают, смертные повинуются, — нараспев проговорил Кордл и покорно улегся на переднем сиденье. Тот-Гермес склонился над ним; золотом отливала его борода, деревья на заднем плане венцом обрамляли голову.
— Как ты себя чувствуешь?
— Никогда в жизни мне не было так хорошо.
— Ну, тогда привет.
И Тот-Гермес ушел в садящееся солнце. Кордл же с закрытыми глазами погрузился в решение философских проблем, испокон веков ставивших в тупик величайших мыслителей. Он был несколько изумлен, с какой простотой и доступностью открывались ему тайны.
Наконец он заснул и проснулся через шесть часов. Он забыл все решения, все гениальные догадки. Это было непостижимо. Как можно утерять ключи от Вселенной?.. Но непоправимое свершилось, рай потерян навсегда.
Зато Кордл помнил о моркови и луковицах и помнил о Похлебке. Будь в его власти выбирать, какое из гениальных решений запомнить, вряд ли бы он выбрал это. Но увы. И Кордл понял, что в игре внутренних озарений нужно довольствоваться тем, что есть.
На следующий день с массой приключений он добрался до Сантандера и решил написать всем друзьям остроумные письма и, возможно, даже попробовать свои силы в дорожном скетче. Для этого потребовалась пишущая машинка. Портье в гостинице направил его в контору по прокату машинок. Там сидел клерк, превосходно владеющий английским.
— Вы сдаете по дням? — спросил Кордл.
— Почему же нет? — отозвался клерк. У него были маслянистые черные волосы и тонкий аристократический нос.
— Сколько за эту? — поинтересовался Кордл, указывая на портативную модель «Эрики» тридцатилетней давности.
— Семьдесят песет в день, то есть один доллар. Обычно.
— А разве мой случай не обычный?
— Разумеется, нет. Вы иностранец, и проездом. Вам это будет стоить сто восемьдесят песет в день.
— Ну, хорошо, — согласился Кордл, доставая бумажник. — На три дня, пожалуйста.
