Тридцатого февраля тысяча девятьсот семьдесят неизвестно какого года жара была невероятная. Термометр наверняка показал бы пятьдесят градусов в тени, если бы… если бы хоть где-нибудь можно было найти тень. Старожилы, конечно, заявили бы, что подобной жары не упомнят с тысяча восемьсот опять-таки неизвестно какого года, но… старожилам взяться тоже неоткуда: на сотни километров кругом никаких признаков жилья. Пески, пески, пески. И, с трудом преодолевая зыбкое волнистое пространство, движется среди них шарообразная фигура в пробковом шлеме и коротких, неопределенного цвета штанишках.
Путник тяжело дышит, круглое лицо его лоснится от пота. Он то и дело поправляет лямки увесистого клетчатого рюкзака.
«Еще немного, — думает путник, — и я готов. Сварен вкрутую. Изжарен. Запечен в тесте. И всему виной эта несносная пустыня, чтоб ей пусто было! У Шекспира король Ричард Третий умоляет: „Коня, коня, полцарства за коня!“ А я прошу воды, воды, полцарства за водЫ… Нет, не так. Полцарства за водУ. Опять не так. Ага! Полцарства зА воду. Теперь правильно. Зато плохо… Вот что значит стихи! Заменил одно слово другим — и остались от козлика ножки да рожки…»
Но что это? Там, впереди? Неужели пальма? Пальма! А рядом — колодец. Мутные от жары глаза путника оживают. Он прибавляет шагу. «Колодец! — шепчет он. — Колодец! Вперед, человече, вперед! Ты спасен…»
Бывали вы когда-нибудь в пустыне? Нет? Значит, вам никогда не понять, что испытал наш путешественник, когда дотащился до колодца и припал пересохшим ртом к старому ржавому ведру. Вода в ведре не была ни холодной, ни прозрачной, но измученному коротышке она показалась райским напитком. Он пил долго, звучными, торопливыми глотками, захлебываясь, давясь, обливаясь…
«Безобразие! — подумал он, оторвавшись наконец от железной кромки и с трудом переводя дух. — Кажется, воспитанный человек, а пью, как носорог на водопое. Хорошо еще, что кругом ни души!»
Он огляделся, как бы желая удостовериться, что видеть его действительно некому, но тут ведро выпало у него из рук, а сам он так и шлепнулся на песок от неожиданности: прямо перед ним, под пальмой, ногами вперед (точь-в-точь как теперь он сам) сидел длинный тощий мужчина в таком же, как у него, пробковом шлеме и в таких же неопределенного цвета шортах. Рядом с ним лежал туго набитый клетчатый рюкзак.
— Ой, ой и в третий раз ой! — произнес толстяк, дергая себя за ухо. — Кажется, у меня начинаются галлюцинации. Мне чудится, что я в комнате смеха и передо мной в кривом зеркале мое собственное вытянутое отражение…
Но в это время незнакомец заговорил.
— Чепуха! — сказал он сердито. — Почему это я — ваше вытянутое отражение? А может быть, наоборот: вы — мое сплющенное? И вообще, как вы сюда попали? По теории вероятностей, в такой огромной пустыне мы встретиться не должны были.
— Вот как! — улыбнулся толстый, сразу успокоившись. — В таком случае ваша теория никуда не годится.
— Не годится?! — возмутился длинный. — Да вы понимаете, что такое теория вероятностей?
— Не понимаю и понимать не хочу. Хватит с меня и того, что мы все-таки встретились.
— Но не должны были! — повторил длинный с расстановкой. — И клянусь решетом Эратосфена, я вам это докажу. Загадайте какое-нибудь однозначное число, а я буду отгадывать.
Толстый помолчал, закатив глаза.
— Загадал.
— Шесть, — сказал длинный.
— Ничего подобного! — Толстый даже в ладоши захлопал от радости. — Не угадали.
Но длинного это ничуть не обескуражило. Он заявил, что и не должен был угадать, потому что однозначных чисел вместе с нулем у нас десять, — стало быть, вероятность угадывания при этом равна всего-навсего одной десятой. Еще хуже, по его словам, обстоит дело с двузначными числами, которых, как известно, девяносто. Тут уж вероятность отгадывания равна одной девяностой! Но ведь дорог в этой пустыне нет: ходи как вздумается! Каждый путешественник может наметить бесконечное множество маршрутов. И так как при бесконечном числе вариантов вероятность встречи равна нулю, значит, встретиться они ни в коем случае не могли.
Толстого, впрочем, доводы эти так и не убедили: не могли, не могли, а все-таки встретились!
— К сожалению, — сказал длинный.
— Это отчего же? — поинтересовался толстый, отметив про себя, что собеседник его не страдает излишней деликатностью.
— Потому что вы не умеете мыслить математически — значит, нам с вами разговаривать не о чем.
— Странная логика! — Толстый пожал плечами. — Два человека встретились в пустыне. Неужели им не о чем говорить, кроме как о математике?
— А о чем же еще? — спросил длинный язвительно. — О кошках, что ли?
— Почему бы и нет? Дома у меня, например, остались две прелестные сиамские кошки.
— Кошки в квартире?! Бррр! То ли дело порядочный бульдог…
Толстый побледнел. Глаза его беспокойно забегали.
— Вы держите бульдога?
— Да, а что?
— Предпочитаю не встречаться с этой породой собак. Так что если вам вздумается пригласить меня в гости…
— Не беспокойтесь, — поспешно заверил его длинный, — этого не случится.
— Позвольте спросить, по какой причине? — сухо осведомился толстый, начиная заметно раздражаться.
