Оставьте приключения искателям приключений, гласит поговорка. Однако верно и другое: часто приключения случаются и с теми, кто старается избегать их, с людьми скромными, робкими по характеру. Природа наделила Джона Джеймса Эблвея нравом, который заставлял его обладателя инстинктивно сторониться карлистских интриг, кампаний по сносу трущоб, выслеживания раненого зверя и внесения оппортунистических поправок на политических собраниях. Если бы его путь скрестился с бешеной собакой или Безумным муллой[1], он бы отступил, не задумываясь. В школе он, сам того не желая, основательно овладел немецким, — исключительно из уважения к преподавателю языка, который выражал свои требования яснее ясного и который, хотя и преподавал современные предметы, прибегал к старомодным методам для их усвоения. Именно знакомство с важным языком коммерции впоследствии привело Эблвея в далёкие страны, где бегать от приключений было далеко не так просто, как в английском провинциальном городке. Компания, в которой он работал, в один прекрасный день сочла его кандидатуру наилучшей для прозаической деловой поездки в заморский город Вену, и, однажды услав его туда, продолжала держать там на скучной коммерческой работе, но с широкими возможностями для романтики, авантюр, и даже несчастных случаев. Впрочем, за два с половиной года ссылки Джон Джеймс Эблвей решился только на одно рискованное начинание, причём такое, которое рано или поздно приключилось бы с ним даже в том случае, если бы он вёл уединённый, домашний образ жизни где-нибудь в Доркинге или Хантингдоне. Он спокойно влюбился в спокойно-милую английскую девушку, сестру одного из своих коллег-коммерсантов, который, расширяя её кругозор, взял её в непродолжительную поездку по чужеземным странам. Спустя некоторое время состоялась их помолвка; следующий шаг, благодаря которому ей предстояло стать миссис Эблвей, должен был произойти год спустя в городе одного из центральных графств Англии, — к тому времени компания, где работал Эблвей, уже не нуждалась бы в его присутствии в австрийской столице.
В конце апреля, два месяца спустя после того, как он официально приобрёл статус человека, с которым мисс Пеннинг была помолвлена, ему пришло письмо из Венеции. Его невеста, продолжавшая путешествовать под крылышком своего брата, писала, что им предстояло на день-другой отправиться по делам в Фиуме[2], и, по её мнению, было бы хорошо, если бы Джон смог взять отпуск и съездить к ним на Адриатическое побережье. Она прикинула маршрут по карте, и ей показалось, что поездка не могла оказаться слишком дорогостоящей. Между строк послания читался намёк, что, мол, если он действительно любит её…
Эблвей получил отпуск и включил поездку в Фиуме в список авантюр своей жизни. В день отъезда из Вены его провожала холодная, мрачная погода. Цветочные лавки ломились от весенних цветов, в иллюстрированных юмористических еженедельниках вовсю развивались весенние сюжеты, однако, небо было затянуто низкими облаками, напоминавшими вату, которую забыли убрать из окна магазина.
«Будет снег», — сказал проводник поезда своим вокзальным коллегам, и все согласились, что снег вот-вот пойдёт.
И он пошёл, торопливо, обильно. Не минуло и часа после отправления поезда, как из ватных облаков посыпался ослепляющий ливень снежинок. Деревья в лесу по обеим сторонам железной дороги сразу окутались тяжёлым белым покровом, телеграфные провода превратились в толстые сверкающие канаты, а сами рельсы всё более и более утопали под снежным ковром, который с натугой бороздил плохонький паровозик. Линия Вена-Фиуме не принадлежала к числу самых оборудованных среди Австрийских государственных железных дорог, и Эблвей начал всерьёз опасаться возможной поломки. Замедлив свой ход, поезд тащился с неуверенной натужностью и, наконец, встал перед большим сугробом наметённого снега. Предприняв отчаянное усилие, паровоз преодолел препятствие, однако через двадцать минут на его пути встало ещё одно такое же. Аналогичным образом справившись с ним, поезд упрямо пополз дальше, встречая и преодолевая всё новые и новые помехи на своём пути. После особенно долгой остановки перед необычно глубоким сугробом вагон, в котором ехал Эблвей, сильно дёрнулся и накренился, а затем замер неподвижно; Эблвей был уверен, что вагон не движется, однако он прекрасно слышал пыхтение паровоза и неспешный скрип вагонных колёс. Пыхтение и стук постепенно затихали, словно их источник удалялся от слушателя. Эблвей вдруг очнулся; с его уст сорвалось запоздалое проклятье, он открыл окно и высунулся наружу, в снежную бурю. Снег тут же залепил ему глаза, но того, что он увидел, было достаточно, чтобы понять, что произошло. Паровоз совершил мощный рывок через сугроб и, облегчённый, бодро мчался вперёд, избавившись от заднего вагона, сцепление которого не выдержало нагрузки и оборвалось. Эблвей остался один, или почти один в брошенном железнодорожном вагоне, в самом сердце штирийского или хорватского леса. (Он вовремя вспомнил, что купе третьего класса рядом с ним занимала крестьянка, севшая в поезд на маленьком полустанке). «Если не считать эту женщину, — театральным тоном произнёс он, обращаясь сам к себе, — ближайшие живые существа здесь — это, видимо, стая волков».
