У девочки было много имён: её величали на балах, кликали на пустынных улицах, звали в темени непроглядной ночи. Её любили, ненавидели, били палками; она валялась в грязи и моче, истекала кровью, отдавалась за кров и плясала в шелках. Девочку звали — каждый раз — по-своему. Девочка знала все свои имена: все, кроме одного. Того, что было ей Предназначено.
Вначале девочка была Княжной. Княжна очень любила кататься на лошадях и сладкий мёд с сыром, и вельможи, и воины, и просоленные мореплаватели кланялись ей в ноги. Неистово били топорами по щитам островитяне, стоило ей ступить на пристань и глубоко вдохнуть северный воздух. У Княжны было всё. Всё, кроме того, чего ей так не хватало.
Но Княжна умерла. Её проткнули жгучей вражеской сталью. А из пепла и обгоревших лат родился Львёнок. Задыхаясь и кашляя кровью, Львёнок бежал по улицам полыхавшей Цинтры, и отсыревшая земля скрипела под его сапогами. Львёнок встретил Рыцаря с Птичьими Крыльями на Шлеме. Львёнок помнил. Львёнок мог погибнуть тогда, но он не погиб — оттёр копоть с лица, сплюнул наземь, как его учил Белый Волк, и ринулся дальше.
Львёнок спал в канавах и питался дикой ягодой из-под елового рукава. В лёгкие забивалась гарь, а ладони саднили от царапин — на коленях не оставалось живого места. По ночам было холодно и жутко, завывающе, скрипяще одиноко. Львёнка вёл животный страх и волчий голод. И он побрёл в лес Брокилон.
Свист.
За свистом должен быть удар. Тогда-то и умер Львёнок. Но удара не было. Как и не было Львёнка — лишь Ядвига, дочь Златоустки.
Ядвига была послушной и робкой, она не перечила старшим и почитала старейшин. Ядвига знала про Содден, и каждое утро носила росистую связку ромашек к Холму, водила кончиками пальцев, по мокрому от дождя Камню и тихонько плакала. Ядвига слишком хорошо помнила. Помнила всю жизнь. Не могла забыть.
Но они всегда умирали — имена девочки. Ядвига умерла тоже, пока бежала навстречу Белому Волку. А обнимало его уже Предназначение.
У Предназначения был меч с двумя остриями — так было в преданиях задолго до высадки в устьи Яруги. Предназначение рубило мечом чучела, носилось по Мучильне, вся в размокших листьях и грязи, уплетала мясо и салат за двоих. И очень любила Белого Волка. Белый Волк её тоже любил: когда Предназначение засыпало, он гладил его по белым волосам и целовал в расцарапанную о коряги макушку. Предназначение умиротворённо сопело.
Потом Белый Волк ушёл — так было нужно. И Предназначение осталось с Ведьмой из Венгерберга. Ведьма была злющей и ощетинившейся, шипела, как облезлая кошка. Потом оказалось, что она просто несчастна, и Предназначение полюбило Ведьму, честно, глубоко, по-родному. Они сидели вместе под раскидистым дубом, опустив руки в щекочущие травы, и не говорили друг другу, что любят. Зато чувствовали.
Предназначение было счастливо. Оно светилось весенней радостью и ждало перемен, как ждут птицы распускающихся зёрен и цветов. И уходить никуда не хотелось…
Но они всегда уходили, её имена — девочка потеряла Предназначение. Девочка стала Фалькой. Она не хотела, оттягивала рубаху, укрывалась в еловых ветках и вырывалась, но выбора не было. Фалькой её сделала Мистле, нежно, сладко, тягуче, но насильно. Фалька этого не забыла. Она ничего не забывала.
Девочке было стыдно вспоминать о том, каково это — быть разбойницей. Девочку учили быть милосердной, но звериная сущность Фальки рвала кожу и вылезала на свет божий. Фалька знала, как отрубить мечом голову за миг и как измучить человека до смерти. Фалька очень любила эль, свинину под смородиновым соусом и плясать, звеня награбленными украшениями. Её, Фальку, боялись везде: в засаленных тавернах, в тихих, подёрнутых дымкой деревушках, на просторах луговых полей. Где-то глубоко в душе Фальку боялась и Мистле тоже, Мистле со своей крысиной бандой оборванцев, Мистле в кожаных сапожках, Мистле с бренчащими серьгами в ушах.
По ночам, лёжа на шёлковых простынях или промокая под проливным дождём, Девочка тихо плакала и до боли, до скрежета ненавидела Фальку. Фалька тоже себя ненавидела.
Крысы портят посевы и грызут чужое зерно. На крыс натравляют котов, и Фалька умерла от жилистой руки Бонарта, самого уродливого и облезлого кота на свете. От него воняло пеной для бритья и варёными яйцами.
Фалька умерла, да.
На деле она никогда не рождалась.
У девочки не было ничего, теперь даже — имени. Девочка глядела в серое, туманное небо, ощущая смард топких болот. Девочка чувствовала прилипшие к потному, рассечённому лбу водоросли и почти не дышала. Мох и камни, ливень, мороз… Смерть.
Девочка закрыла глаза.
Она забыла своё имя. Забыла своё Предназначение. Но хотя бы погибала свободной. Значит, забвение — цена, чтоб избавиться от оков…
Трава была густой, проросшей сквозь вековую гниль. Высоко в небе парили козодои. Их истошный крик топ в резких северных порывах.
Ветер шумел в ветвях сосен, гвалт, как морские волны, накрывал сознание. Земля была холодной. Воздух был ледяным. И вокруг всё стихало, стихало, стихало…
Скажи мне, Геральт, я твоё Предназначение? Скажи же!
Ты — нечто большее, Цири. Нечто большее.
