Он писал следующее:
«Дорогой Уолт!
Ты знаешь, кто я такой.
Ты не знаешь, что тебе это известно.
Ты будешь это знать.
Я пишу это, дабы сообщить, что мне-то ведомо, кто ты в действительности. Я знаю опытность твоих рук, знаю, чего стоит твое послушание, знаю, откуда ты явился, что делаешь, о чем думаешь и чего хочешь, знаю твою великую судьбу.
Ты нравишься мне.
Y».
Уолт стоял на коленях; солнце играло на его спине; острые бронзовые буквы «ТА» отпечатались на его правой штанине, а «РК» — на левой. Он смотрел на свои руки, чья опытность была известна кому-то еще (кому?). Сейчас они приводили в порядок траву вокруг бронзовой мемориальной доски.
Большой и указательный пальцы левой руки нащупали узкую ложбинку, три остальных пальца прижимали срезанные травинки, пока правая рука ловко орудовала серпом, делая края чистыми и опрятными. Знал ли кто-нибудь, что Уолт сам изготовил этот серп с его восхитительными изгибами? Кто мог восхищаться инструментом, кроме его создателя? Было ли этого достаточно?
Очевидно, было. Уолт приподнялся с зубчатых насечек мемориальной доски и опустился на колени под словами «В ПАМЯТЬ», так что маленькая буква «о» оказалась между коленями. Было достаточно знать, что он отлично выполнял свою работу. Настолько отлично, что существование Уолта в Йорк-Сквере с его четырьмя причудливыми замками и уединенным парком казалось подобным заделанной, а потому невидимой трещине в цементе.
Конечно, возможно, что Уолт втайне желал стать известным и прославленным, хотя он и не мог припомнить подобных желаний. Годами он удовлетворялся внутренним ощущением превосходства, спокойный и терпеливый, как куколка. Но теперь…
«Мне-то ведомо, кто ты в действительности… Ты нравишься мне».
Это внушало беспокойство.
Если бы Уолт когда-нибудь читал Бернарда Шоу[2] (чего он не делал), то его могла бы удовлетворить фраза: «Когда ты узнаешь что-то, то сначала нередко чувствуешь, как будто что-то потерял». Она придала бы определенность этому беспокойству, странному и тревожному, и успокоила бы тем, что не он один его испытывает. Уолт не сознавал, насколько отчаянно он нуждался в том, чтобы кто-нибудь сказал ему: «Ты нравишься мне».
А теперь, когда эти слова произнесены, он не знал, что с ними делать.
На его опытные руки легла тень. Уолт не поднял глаз — в этом не было необходимости. Он мог увидеть только Роберта Йорка, в черной шляпе, костюме серо-стального цвета, старомодном жилете и сером однотонном галстуке, в очках без оправы на строгом, точно пустая казарменная кровать, лице.
— Доброе утро, Уолт, — вежливо поздоровался Роберт Йорк.
— Доброе утро, мистер Роберт.
Было без семи минут десять — их встречи здесь всегда происходили в это время.
У Йорк-Сквера как будто никогда не было молодости; его небольшой парк, обшарпанные стены маленьких замков, каждый из которых имел сторожевую башню, наверняка выглядели такими же древними, когда каменщики отложили свои мастерки, закончив строительство. Роберт Йорк являл собой во плоти то же самое, что Йорк-Сквер — в камне. Думая о нем как о ребенке, вы представили бы его себе в уменьшенных масштабах, но в тех же черной шляпе, серо-стальном костюме, сером галстуке, старомодном жилете и очках без оправы, из-за которых его лицо с кожей, натянутой как на барабане, казалось при утреннем солнце безглазым. Заставлять Роберта Йорка жить в одном из четырех замков Йорк-Сквера было все равно что заставлять человека ходить на двух ногах, а приказывать ему поддерживать традиции Йорков — все равно что приказывать траве в парке вырастать зеленой. Роберт Йорк и Йорк-Сквер с его парком и замками походили друг на друга старомодностью, предсказуемостью. Пока Уолт аккуратно работал над поросшими травой краями мемориальной доски, Роберт Йорк столь же аккуратно совершал утреннюю прогулку по парку.
Уолт приводил в порядок траву с правой стороны доски. Конечно, не все Йорки были такими. Например, мисс Майра…
Она была моложе Роберта — ей исполнилось сорок четыре. У нее имелся секрет, о котором не упоминали Йорки, но о нем догадывался каждый, кто замечал ее мягкие рассеянные глаза и слегка изогнутые уголки рта. У мисс Майры была секретарша-компаньонка — добрая и красивая девушка по имени Энн Дру, которая прогуливалась с ней сейчас в дальнем конце парка. Поддерживая мисс Майру под руку, Энн Дру старалась приспособиться к ее быстрым неуверенным шажкам.
Крепко сжимая обеими руками маленькую ладошку девушки, мисс Майра каждые десять шагов улыбалась ей, словно говоря: «Я сделала это!» В ответ Энн Дру шептала ей на ухо какие-то поощрения. Уолту нравились и мисс Майра, и девушка, насколько ему вообще кто-то мог нравиться. Когда с Энн Дру заговаривали, она, казалось, сразу же переставала думать о своем и слушала обратившегося к ней. Уолт не сомневался, что больше никто на такое не способен. А мисс Майра Йорк была настолько безобидной, что ее болезнь не имела никакого значения.
Некоторое время Уолт наблюдал за двумя женщинами. Он не кивнул им и не махнул рукой, так как никогда не делал ничего подобного. Потом вернулся к своей работе. Закончив приводить в порядок дерн вокруг доски, он стряхнул землю с коленей, отступил назад и посмотрел на надпись:
